Едва не споткнувшись, Стас неуверенно спустился к кафедре. Пока спускался, уловил насмешки, недоверчивый гул, даже вздохи разочарования. Странно, но это его нисколько не задело.
– Вот ты как считаешь, Стас Пермяков, можно ли переливать острому больному его же кровь. Ты понимаешь, пока еще определят группу, пока закажут… А время не терпит, кровопотеря большая… время решает все!
– Как это, – не понял студент, разведя руками, – его же?
В аудитории послышались смешки, покашливания. Но после взмаха руки Гинзбурга воцарилась тишина.
– Ту, что мы собираем в операционной ране. Во время операции… Я понятно объясняю? Твое мнение?
С ним разговаривал сам Гинзбург! Светило медицины, не снится ли ему?! Смысл сказанного до Стаса доходил с трудом, будто он находился под водой, а профессор – на берегу и пытался до него докричаться. Звуки противно множились, деформировались, искажались. В голове стучало: сказать в группе – никто не поверит. Все равно что с Генеральным секретарем ЦК партии за руку поздороваться.
– Ее, наверное, очистить надо, – услышал он как бы со стороны свой голос. – Ну, перед тем, как переливать. Профильтровать, что ли…
– Вот! – профессор, словно ствол маузера времен гражданской войны, направил на него указательный палец. – Пусть не совсем грамотно, но верно говорит, согласитесь! Очистить и снова капать! Реинфузия, коллеги! И еще раз – реинфузия! Садись, Пермяков, считай, первый теоретический экзамен ты выдержал.
Как вернулся на место, он не помнил. Хирурги продолжали спорить, словно и не было перед ними только что смущенного студента. Стас же трясся, как в ознобе, и никак не мог отделаться от галлюцинации: направленный в него маузер профессора готов был выстрелить, но не выстрелил почему-то.
В тот же день после занятий он надолго засел в читальном зале медицинской библиотеки, в отдельную тетрадь выписал все термины, которые услышал утром на линейке. А рядом – их значение.
Когда еще у них будут клинические дисциплины! Сколько он успеет узнать важного и нужного за это время! Не стоит его терять впустую.
Но, странное дело: многие термины почему-то казались ему знакомыми. Словно он встречал их где-то, когда-то. Может, в другой жизни. Как поет Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем!» Так и в Стасе будто кто-то жил из предыдущих родственников, не умерев до конца. И этот кто-то при жизни был как минимум хорошим доктором, а как максимум – классным хирургом.