Потом родители обменялись детьми: Вильгельм был взят на воспитание в Буду, а Ядвигу увезли в Вену. Следует заметить, что австрийская столица, подобно большинству средневековых городов, слыла «гнездом безнравственности». Разнузданность венских женщин омрачала славу даже тамошней Академии. Зачастую они (о, ужас!) выходили замуж без согласия отца и предавались греху прелюбодеяния даже в монастырях. Поэтому можно предположить, что то заведение, где Ядвига получила начальное образование, тоже не отличалось особой строгостью. Тем не менее, несмотря на всю их суетность и весёлость, эти времена отличались пылкой набожностью, которая была присуща и младшей дочери Людовика I.
– Мало кто умел так горячо любить, как она, мало кто уже в детском возрасте был так богобоязнен, как она, – утверждает польский историк Карл Шайноха в своём труде «Ядвига и Ягайло».
Вильгельм часто приезжал в Вену и навещал Ядвигу. Каждое его посещение радовало девочку, потому что он привозил ей вести от родных. Встречались они и при венском дворе, где, согласно обычаю, жило много певцов. Один из них, придворный поэт Сухенвирт, наверняка исполнял для них свою песню о походе Альбрехта Австрийского, дяди Вильгельма, в языческую Литву. При этом Ядвига невольно вспоминала рассказы своей бабки Елизаветы и отца о жестоком набеге литовцев на польские земли. Тогда, вероятно, в её душе и зародился невольный ужас перед язычниками.
Спустя два года, 12 февраля 1380 года, Людовик I во время встречи с отцом Вильгельма в Золиме подтвердил все достигнутые ранее договорённости. За их исполнение также ручались горожане восьми главнейших венгерских городов. В составленном тогда документе король и его супруга обещали позаботиться о том, «чтобы Ядвига не дозволила никому отвести себя и отклонить, каким бы то ни было способом, от супружества с Вильгельмом», в том числе, папе и императору.
Опасения Габсбургов были не напрасны: спустя уже год после свадьбы своей дочери Елизавета Боснийская подарила папе драгоценную тиару со всем облачением стоимостью 20 000 золотых.
– Литовский варвар был для неё более милым зятем, чем приглаженный немец, – считал всё тот же Карл Шайноха. – Во всей её дальнейшей деятельности видим её всегдашнею неприятельницей германского племени. Таковою почитала её вся Европа.