Как же ей было стыдно! Жизнь казалась горькой шуткой, в которой она не нашла своего места. Мысли о суициде переплетались в её сознании, но ни одна из них не могла заставить её сломать привычный ритм оков, как уставшая муха, закрученная в паутину. А мысли о том, как её родители будут оплакивать её несовершенство, лишь усугубляли замешательство. Сколько сил она тратила, чтобы быть просто "живой дочерью", притворяясь, что мир красив и насыщен чувствами!
Теперь мрачная ностальгия вновь затаскивала Анну в тёмные расщелины, не оставляя ей шанса понять, какой путь ведёт к освобождению. Рынок существования отдыхал на краю пропасти, и в сердце, превращённом в лежанку тяжестей, она чувствовала, как солёные слёзы завяли тусклые губы. Каждый новый день звучал как холодный вой подводных камней, чьё поскрипывание ненасытно оставляло её в безмолвной так называемой депрессии.
Она бы отдала всё, чтобы больше не просыпаться, но эта тёмная тень не позволяла ей шагнуть в сторону свободы. Разум ставил блокаду, а в этом колодце непонимания она терялась, разрываясь между жизнью и пустотой, которой никто не мог коснуться. Дивный мир, существующий лишь на грани её воображения, задыхался, а каждый вдох всё больше притягивал её в нереальность падения – в её собственный ад, созданный кем-то, кто не подозревал о том, насколько сильно она может страдать.
Анна казалась стоящей на перекрёстке, где мир кружил колесом жизни, и каждый его поворот отзывался в её сердце глухим набатом отчаяния. Вокруг загоралось движение – как для хоровода вновь рождающихся, под ярчайшими огнями и звуками. А она оставалась как ржавые цепи, затейливо сплетённые под мостом, находясь в тумане непонимания и чувствуя, как каждое мгновение, каждый скрип механизма обрушается на её плечи.