– «времени больше не будет» (Апок. 10:6). Каждая чаша, каждый глоток – шаг к брачной Вечере Агнца, где история сгорала, как пергамент в огне. Войны, чума, гонения? «Их приговор почти произнесён», – шептала Ахматова, но ужас был не в них, а в беге времени, что тащил всех к краю.
А потом Церковь поднялась из катакомб, надела златотканые ризы и стала государственной. Евхаристия изменилась: каменные чаши сменились серебром, а апокалиптический жар остыл. Ужас перед историей, тот terror of history, что гнал мучеников к концу времён, уступил место странному желанию – растянуть театр, где актёры спотыкаются, а пьеса давно потеряла смысл. Вместо «времени больше не будет» зазвучало: «пусть длится ещё». Но каменная чаша Корнилия всё помнила – и Лозу, и Агнца, и эхо слов, что не заглушить ни золотом, ни веком.
Митрофан Ладыженский однажды поведал об учении Отца Церкви: представь Бога в центре круга, а людей – по его окружности. Чем ближе любовью к Богу, тем ближе и к другим, идущим к тому же центру. Толстой, выслушав, задумался, полистал тетрадь и показал набросок: «Чем ближе любовью к людям, тем ближе к Богу». Схемы почти совпали – круг тот же, лишь пути разные.
На первый взгляд, это греет душу: любовь к Богу и ближнему – два луча, что сходятся в одной точке. Но вот Дунс Скот врывается с холодной ясностью: Primam Naturam amare se est idem Naturae Primae – «Любить себя для Первой Природы есть сама Первая Природа». Бог любит Себя как суть Своей природы. А человек? Удалённый от центра, он едва способен любить себя – его любовь тускла, как свет, что тонет в тумане. Чем дальше от Prima Natura, тем слабее amare se, тем меньше в нём любви вообще.
Иисус же бросает вызов: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем, всей душой, всей мыслью… и ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:38–39). Просто? Нет, невыполнимо. Как возлюбить Бога всей полнотой, если способность любить себя – основа заповеди – почти угасла в отдалении от Него? Первая заповедь – стержень, но она же и пропасть: человек, лишённый божественной интенсивности amare se, не может дотянуться до центра. Вторая – «как самого себя» – висит в воздухе: что любить в ближнем, если себя едва различаешь?
Схемы Ладыженского и Толстого кажутся близнецами, но трещина между ними – в акценте. Учитель ставит Бога первым, а любовь к людям – следствием. Но если любовь к Богу – это