Грязь городских улиц осталась далеко внизу: это спокойное, чистое гнёздышко среди крыш, хотя белая штукатурка стен и потрескалась. Обстановка самая простая: кровать, коврик, стул, на нём одежда, а возле – таз и кувшин с водой. И ещё трое спящих: две темнокожие девушки на узкой кровати справа, у перегородки, и белый паренёк на полу рядом.
Укрыты они тонкими простынями, как раз для июльских ночей. Юноша подложил под голову холщовый мешок. Девочки лежат на матрасе спиной друг к другу. Младшая прижалась лбом и плечом к стене, ища прохлады. Ей десять. Ноги она раскинула, так делают во сне все дети, присваивая себе как можно больше территории. Вторая старше, но места занимает меньше. Выскользнувшая из-под простыни нога купается в солнечном свете. Остальное тело напряжено, оно лежит на боку, совсем с краю. На полу лук и колчан со стрелами. Девушка спит чутким сном тех, кто никогда не разоружается, кто всегда наготове.
Её веки как раз встрепенулись и поднялись, хотя вокруг тишина, ни движения. Альма переводит взгляд на окно, нащупывая лук. Она почувствовала: кто-то примостился снаружи. Но там никого, кроме почти горизонтального солнечного потока, который добегает по полу до самой её ноги, тёплый, как мёд или топлёное масло. Окно было открыто всю ночь. Ближе к трём становится прохладнее на пару часов, и малышка Сирим за её спиной пытается стянуть с неё всю простыню. Но зной уже возвращается. Лето. В мансардных комнатах ещё до полудня будет как в печи.
Всё ещё не двигаясь, Альма теперь смотрит на лежащего на полу юношу. Жозефа не смущает, что дубовые половицы жёстки, как камень. В глазах Альмы появляется улыбка. Жозеф не из тех, кто спит как она: чутко, настороже. Потому он и уступил им обеим кровать. Он может спать где угодно, – сейчас на животе, как будто его оглушили бревном. Альма ловит малейшее движение, дыхание, самый неприметный признак жизни. Так же, давным-давно, она разглядывала своего младшего брата Лама, когда во время сиесты он спал рядом с ней крепким сном. Тогда, лёжа среди трав их долины Изейя, она, чтобы он проснулся, запевала погромче или как следует толкала его бедром, и он открывал глаза, оживал и шевелился.
Но к Жозефу она не решается даже поднести руку.
Она прислушивается. Невозможно различить дыхание. Потому что за этим тихим гнёздышком, за тонкими его стенами ворчит шумный Париж.