Ее «покои», как с легкой, почти издевательской учтивостью называла их Арис, представляли собой странную смесь спартанской кельи и лаборатории младшего научного сотрудника. Кровать в углу, стол с потрескивающим терминалом, несколько полок с книгами по биохимии и генетике – наследие прошлой, почти забытой жизни, – да шкаф с однообразной серой одеждой, которую здесь выдавали. Золотая клетка. Стены толстые, дверь запирается снаружи. Но с иллюзией выбора – работать или медленно сходить с ума от безделья и страха. Лена выбрала первое. Хотя второе все равно настигало ее по ночам.
Сегодняшняя задача – систематизация данных по «Объекту Двенадцать». Новый подопытный, если так можно назвать очередного несчастного, отловленного патрулями Арис. Лена вносила в базу показатели его агрессии, реакции на звуковые раздражители, скорость регенерации тканей после… процедур. Пальцы привычно летали по клавиатуре, но мысли были далеко.
Арис вошла без стука, как всегда. Тихая, почти бесплотная тень в своем неизменном белом халате. Сегодня она выглядела особенно бледной, под глазами залегли тени, похожие на синяки от ударов. Но взгляд был все таким же – острым, как скальпель, и одновременно отрешенным, словно она смотрела не на Лену, а сквозь нее, на какие-то свои, одной ей видимые, горизонты.
«Прогресс по Двенадцатому?» – спросила она, ее голос, как всегда, был тих, но каждый звук отдавался в маленькой комнате гулким эхом.
«Стабильно агрессивен, – ответила Лена, не поворачиваясь от экрана. – Реакция на альфа-волны слабая. Регенерация в пределах нормы для его стадии». Она давно научилась этому казенному языку. Он создавал иллюзию дистанции. Иллюзию того, что «Объект Двенадцать» – это просто набор данных, а не бывший человек.
Арис кивнула, подошла к столу и склонилась над монитором, от нее пахло озоном, стерильностью и чем-то еще, неуловимо тревожным, как запах перед грозой. Лена чувствовала ее дыхание на своей шее и старалась дышать ровно. Страх был постоянным ее спутником в этом замке. Он сидел в желудке холодным комком, он обвивал сердце ледяными кольцами. Но показывать его Арис было нельзя. Слабость здесь была равносильна смертному приговору.
И все же, иногда, когда Арис забывалась, склонившись над своими приборами, или когда в ее голосе проскальзывали нотки почти человеческой усталости, Лена чувствовала не только страх. Пробивалась неуместная, предательская жалость. Она знала часть истории Арис – обрывки, догадки, редкие фразы, оброненные в моменты странной откровенности. Потерянные дети. Безумие горя. И эта чудовищная, извращенная попытка искупить вину или вернуть утраченное, превратив весь мир в свою лабораторию.