Вечерняя проверка прошла как обычно – лязг засова, равнодушные лица вертухаев, пересчет голов. Отбой. Камера погрузилась в полумрак, разбавленный тусклым светом лампочки над входом, той, что в народе метко прозвали «глаз Сатаны». Сопение, покашливание, скрип костей Эдика, когда тот ворочался, пытаясь уложить свое грузное тело поудобнее. Я лежал, уставившись в потолок, где на штукатурке проступали причудливые узоры, похожие то на карту неведомых островов, то на профиль какого-то бородатого пророка.
И тут, в этой привычной ночной симфонии тюремных звуков, я уловил что-то новое. Тихий, едва различимый вздох. Не похожий ни на старческое сопение Коди, ни на прерывистое дыхание Лёвы, ни на богатырский храп Эдика, когда тот забывался сном. Вздох был легким, почти детским. И шел он будто бы из самого воздуха, из пустого угла у двери, где обычно Кодя складывал свои тряпки. Я прислушался. Может, показалось? Нервы ни к черту, возраст. Но нет. Снова. Тихий, печальный такой вздох. И еще… едва уловимый запах. Странный. Не тюремный. Чем-то сладковатым, как дешевая карамелька, которую мне в детстве покупала мать перед походом в цирк. Холодок пробежал по спине, совсем не от сквозняка. Что-то в нашей четвертой камере было не так. Что-то новое и совершенно непонятное только что заявило о своем присутствии.
Глава 2
Шепот из Пустоты
Этот вздох и карамельный душок еще долго свербили мне в носу и ушах, мешая провалиться в ту вязкую, без сновидений дрему, которую здесь, за решеткой, только и можно назвать сном. Мало ли что причудится старому хрычу в казенных стенах? Может, мышь где скребется особенно жалобно, или ветер в трубе так завывает, имитируя человеческое дыхание. А карамель… да мало ли от кого из сокамерников могло остаться такое воспоминание в подкорке? Может, Эдик, вспоминая очередную пассию, так живо ее себе представлял, что и мне фантомный запах достался. В общем, отмахнулся я от этих ночных бредней, как от назойливой мухи. Старость – не радость, а старческий маразм – и вовсе не подарок.
Утро началось, как обычно, с переклички и баланды, серой и безвкусной, как жизнь среднестатистического обывателя на воле. Небесная канцелярия, похоже, решила не менять репертуар: за решеткой все та же муть, только теперь с редкими, колючими снежинками, которые тут же таяли, едва коснувшись мерзлой земли тюремного двора. День обещал быть точной копией вчерашнего, такой же тягучей канителью из ничего.