А Бог в это время будет стоять босиком на придверном коврике, из скромности не решаясь позвонить в квартиру, чтобы узнать, зачем его так часто упоминают всуе. Наверное, тысячи таких придверных ковриков чувствовали когда-то тяжесть его невесомых ступней. И ему не нужно было вытирать свои стёртые в кровь ноги об эти грязные коврики, чтобы войти и спросить с каждого. Но он не собирался этого делать, понимая, что люди за дверью сейчас пытаются спросить с него самого за всю свою своенравную жизнь, не слишком веря в существование Бога, даже когда чувствуют, что он всё равно есть.
А через неделю, разослав по разным адресам свои резюме, в напрасном ожидании приглашения на собеседование и получение оффера, кто-то нелепо уснёт рядом со всё той же, простившей было обиду Катюшей. Конечно перед этим ей было заявлено, что этот кто-то без ума от неё. Но она не станет уточнять, что там и без неё ума-то особого не было никогда, и она тут ни причём. Катюша просто молча впустит в свою спальню, а потом проснётся и как-то резко не захочет видеть его непротрезвевшую и ни на что уже не годную рожу рядом с собой в постели. Ибо зачем метить добрую женщину проникновением своей писи в неё и обещать ей это на всю её оставшуюся бабью жизнь, если сама женщина об этом даже и не думала.
Этот кто-то, не совсем протрезвев, пойдёт совершенно голым курить на её балкон. Весь пол балкона будет заставлен какими-то коробками с банками и ящиками, на один из которых придётся встать, чтобы прикрыть дверь за собой. А затем получится как-то неудачно облокотиться на низкие и скользкие перила и поэтому придётся случайно сорваться вниз с большой высоты, забыв попрощаться с Катюшей навсегда.
Нетронутое дворниками утро отразится уже в чьих-то собачьих удивлённых глазах, потому что торопившийся мимо куда-то по своим важным делам Бог уже страдал возрастной близорукостью, и тёмное пятно на газоне под окнами многоэтажки показалось ему слишком похожим на большую чёрную собаку. Но смотрел он как обычно, всего лишь одно мгновение, зато прямо в душу, в то место откуда сочились слёзы и вылезала человеческая слабость. И увидел он, что душа эта отёчна, сыра и вяла, что поправить там уже ничего не получится, и что только можно дать человеку последний шанс доиграть эту жизнь как-то по-другому. И шанс этот был такой же нелепый, как представить Бога, стоящим за дверью босиком на придверном коврике.