Сима и Гриша тоже приехали, и поповны с мужьями. Мамка на кладбище плакала очень, мычала громче, чем поповны и попадья выли. И Климка плакал – жалко ему было отца Андрея. Особенно жалко, что его лицом вниз мужики положить хотели – не по-людски.
Поминки хоть и постные были, но богатые. Климка с ног сбился бегать из кухни в горницу, но справился не хуже Ганьки-полового. Только когда гости уже из-за стола разошлись, он блюдо с кутьей случайно на пол опрокинул, оно и не разбилось даже, но каша на половик, правда, вывалилась. Климка хотел ее собрать потихоньку – все равно никто есть уже не будет, разве что отец Андрей ночью придет выпить-закусить. Но Игнат тут как тут оказался, увидел, как Климка блюдо на стол ставит. У Климки от страха душа в пятки ушла, аж коленки затряслись. Метнулся он в сторону от Игната, но тот за волосы его крепко ухватил и раза три приложил носом об это блюдо злосчастное. А кутья-то с медом, липкая… Стоит Климка – руки в каше, морда в каше, – утирает слезы и кровь из носа. Больно, обидно… Игнат даже не сказал ничего, молча ушел бы, если бы с Гришей на пороге не столкнулся. И так страшно Климке от этого стало – от того, что он молча, без сердца, но со злобой.
Гриша остановил Игната, взял за плечо:
– Ну зачем? Зачем? Объясни мне! Ты же достоинство человеческое топчешь, ты же…
– Какое там достоинство! – усмехнулся Игнат. – Руки дырявые и голова глупая. Если совести нет, так хоть страх будет.
– Вот потому народ из рабства выбраться не может, что растим рабов самим себе, в страхе и унижениях. Стыдно тебе должно быть.
Игнат ничего не ответил, кулаком по лбу себе постучал и ушел. А Климка ночью еще плакал – отца Андрея вспоминал. Из-за того, что теперь всегда вместо него Игнат будет.
А на следующий день видал Климка, как Гриша с Машенькой вдвоем в нетопленой горнице сидят и о чем-то неторопливо так разговаривают. И подумал еще: жаль, что не Гриша старший попович. Женился бы тогда он на Машеньке, и всем бы хорошо было, кроме попадьи и Игната.
* * *
Дмитрий Сергеевич Мерлин принял незваного гостя радушно – хотя и слыл нелюдимом, а, видно, в деревне скучал. И пришлось Петру Марковичу весь вечер вежливо кивать в ответ на рассуждения Мерлина об идеях маржинализма и теориях Адама Смита. Тот расхаживал по жарко натопленной столовой – длинноногий, сухой, чем-то неуловимо напоминавший злонравного учителя гимназии, – и говорил, говорил, говорил… По дороге к его усадьбе Петр Маркович сильно озяб и, согреваясь, ощущал теперь сонливость и расслабленность.