Мысль, слабая, как мерцающая свеча в бездонной ночи, но на мгновение озарила мрак: а что, если кто-то позвонит? Что, если этот черный прямоугольник оживет, задрожит вибрацией, и голос на другом конце провода произнесет мое имя? Мое имя! То слово, которое, как оказалось, было утрачено вместе со всем остальным. Может быть, в разговоре, в обмене словами, обрывками информации, намеками, я смогу собрать хоть что-то о себе. Кем я был? Каково мое предназначение? Почему я проснулся здесь, как чистый лист, на котором еще ничего не написано? Звонок от другого мог бы стать актом творения моей сущности, актом, вписывающим меня обратно в ткань мира.
Я положил телефон рядом с собой на кровать. Экран погас, погрузившись во мрак. Он лежал там, черный и безмолвный, как могильный камень над моей потерянной идентичностью. Я ждал. Ждал спасительного вторжения другого. Минуту. Пять. Десять. Часы на стене – еще один объект, равнодушно отсчитывающий чужое время, время мира, где существует движение и изменение – мерно тикали, подчеркивая неподвижность моего ожидания. Телефон молчал. Ни звонка. Ни сообщения. Ничего.
Тишина давила. Она была не просто отсутствием звука, но метафизическим вакуумом, заполненным кричащим отсутствием другого. Отсутствием чьей-то заботы, чьего-то внимания, чьего-то ожидания. Никто из этих десятков имен не искал меня. Никто не беспокоился, где я и почему замолк. Мое исчезновение, похоже, не оставило дыры в мире.
Это было более чем странно. Это было… окончательно. Окончательное подтверждение моей суперфлюидности. Если ни один из тех, чьи имена хранил мой телефон, не пытается связаться со мной, значит… значит, я не важен. Я не нужен. Мое отсутствие в их мире не создает пустоты, которую нужно заполнить звонком, не вызывает тревоги, требующей немедленного действия. Я – лишний.
Горькое осознание разлилось внутри, подобно яду. Одинокий. Я, должно быть, не просто одинок в этой комнате – это лишь физическое проявление. Я одинок в самом Бытии, в этом плотном, переплетенном Мире, где существуют Другие. Я – отдельно. Отдельная, не связанная, плавающая в пустоте точка сознания. Мое существование не требует подтверждения извне, потому что оно ни с чем не связано.
И мысль, резкая, как удар хлыста, неожиданная, пронзила пустоту. Одинокий, никому не нужный старик. Откуда это взялось? Почему старик? Почему именно такое определение, такое клеймо? У меня не было образа себя. Я не помнил своего возраста, своего лица. Мог быть кем угодно. Но этот внутренний голос – или это был просто обрывок чужой мысли, отзвук потенциального суждения другого, подхваченный из воздуха? – подкинул это определение. Одинокий старик. Это звучало как приговор. Как сущность, навязанная извне, рожденная из моего нынешнего состояния невостребованности, из этого молчания телефона, ставшего символом моего небытия для других.