Нина опустила глаза в чашку. Чай был сладким. Слишком. Хотелось запить водой, но и на это не хватало сил.
– Ты чего молчишь всё, Нин? – вдруг прервала себя Мария.
– Честно, как на тебя гляну – сердце сжимается. Ты, конечно, всегда была такая… благородная, тиха. Но сейчас – прямо как статуя скорби. Зачем тебе это?
Нина покосилась на неё, но ничего не сказала.
– Вот скажи мне: ты думаешь, он бы хотел, чтобы ты вот так сидела и тихо гасла? Да он бы за уши тебя с кухни выволок и на улицу вытолкал! – Мария стукнула ложкой по краю чашки.
– Пора уже воспрянуть. Жить надо, а не архивами питаться.
Нина чуть улыбнулась. Без радости, но уже не с пустотой.
– Я и не гашу… просто свечка такая.
– Да ну тебя, – вздохнула Мария, вставая за оладьями.
– Всё ты себе придумываешь, всё у тебя поэтично. А жизнь она вот – варенье, пол и новости с утра.
Они допили чай. Мария продолжала щебетать без остановки, как старенькое радио, у которого сломался выключатель: кто заболел, кто развёлся, у кого новый плед, у кого сын пьёт, и почему соседка, с которой двадцать лет здоровались у подъезда, вдруг перестала открывать рот. Нина слушала. Или делала вид. Но внутри что-то сдвинулось, едва уловимо, почти неслышно – словно щёлкнул старый замок, и дверь, которую она раньше не замечала, вдруг приоткрылась.
Нина медленно поставила чашку в раковину, поблагодарила Марию за чай – искренне, но немного рассеянно, как будто всё ещё оставалась где-то в своих мыслях. Мария недовольно поджала губы, откинувшись на спинку стула. Её пальцы чуть дёрнулись, словно она хотела что-то сказать, удержать Нину ещё на пять минут, но промолчала. Только кивнула и сказала:
– Ну иди уж. Раз приспичило.
Нина натянула пальто, нащупала в сумке перчатки и шарф, надела их не спеша, будто собиралась в путь длиннее, чем просто дорога домой. Накинула капюшон, задержалась в дверях, взглянула на Марию – та уже отвернулась к окну. Тогда Нина тихо вышла.
Снаружи всё осталось по-прежнему: мелкий моросящий дождь, словно кто-то из облаков посыпал землю сырой мукой. Под ногами шуршали влажные, пожухлые листья, цепляясь за подошвы. Ветви деревьев раскачивались лениво, как старики в креслах-качалках. Редкие прохожие сновали туда-сюда, у каждого были свои дела, заботы, направления. У Нины – нет. Её путь был прямым, никуда не ведущим. Но она шла. Медленно, чуть сгорбившись, прижимая сумку к боку, как будто в ней хранилось что-то важное. Может, тишина. Может, эта неуловимая перемена, которую она пока не могла понять, но уже почувствовала.