Я заранее решила, что у Савы будет дневник, который я буду вести с самого рождения до тех пор, пока он не захочет продолжить его сам.
В соцсетях я наткнулась на современную версию дневников и memory box. Это были готовые шаблоны, чтобы не тратить время на раздумья. Крафтовый альбом с линованной бумагой: рост, вес, место для обведенной ступни на первой странице, первое слово, первые шаги, в коробке – мешочек для первой пряди отрезанных волос, маленькая деревянная шкатулочка для первого зуба, рамочка для фото. Все это напомнило мне “Икею”: одинаковые кухни, вазы, кровати, детские стульчики. Эти дневники и коробки были очень фотогеничны, идеально вписывались в скандинавские лаконичные интерьеры, они как бы говорили владельцу: не выдумывай лишнего, просто следуй инструкции. Меня пугала их продуманность и красивость.
Когда мы вернулись домой, я положила в потрепанную коробку из-под обуви два пластиковых синих браслета, которые надели сыну на запястья в роддоме. Теперь они соседствовали со старыми билетами на самолет, черно-белыми фотографиями, письмами от моих племянниц и единственным – от папы. Я делила свою memory box с сыном. На гугл-диске я создала новый документ и назвала его “Дневник Савы”. Я открыла доступ к документу для Леши, чтобы и он в любой момент мог его читать.
Я решила, что не ограничусь простой фиксацией. Я буду писать туда о том, что чувствую, буду откровенной с ним и с собой. Тогда, читая этот дневник, я, возможно, смогу потом понять, что сделала не так.
Мой личный дневник пропал в Сыктывкаре. Когда я решила его перечитать в поисках ответов на вопросы о папиной болезни, то не смогла найти.
– Мы не могли его выкинуть, – уверенным тоном сказала мама. – Когда-нибудь он отыщется. Даже если кто-то и выкинул его, это была не я.
Я начала вести дневник в две тысячи втором. Мне было тринадцать. Все, что осталось от дневника, – одна страница, переснятая мной, уже взрослой, на камеру для фотопроекта. “Жизнь дома меня убивает. Папа стал какой-то нервный, и вообще, мне кажется он чем-то болеет, – написала я тогда. – Мама редко с ним разговаривает. На работу он так и не устроился. Я не знаю, как мы будем встречать Новый год. Мама предлагает нам вдвоем поехать в Воркуту к родственникам”.
Текст изначально был написан карандашом, а потом обведен ручкой, словно вначале я сомневалась, стоит ли писать в дневнике то, о чем я не говорила ни с друзьями, ни с семьей. Я долго смотрела на эти строки, на первую фразу. За этой избитой метафорой, “жизнь убивает”, прятались все подробности: прогрессирующая болезнь отца, алкоголизм мамы, моя подростковая тоска и отчуждение. Эта запись – разлом, попытка чистосердечного признания самой себе. В маленьком абзаце есть и важные детали – нервозность и агрессия папы, нарушение традиции совместных семейных праздников, бегство от проблем в другой город, мамино молчание.