– Эти книги заставят вас задуматься о чем-то, помимо ваших коров и свиней, – сказал месье Дево и разразился длинной тирадой о философии и поэзии.
– У нас есть своя философия и поэзия, – сказала Фабьенна. – И вы об этом ничего не узнаете.
Месье Дево отвернулся, избегая ее пристального взгляда, и поставил книги обратно на полку, каждую на прежнее место. Он часто выходил из себя, но его гнев редко кипел долго. Он пробормотал, что никто не должен обесценивать чужую философию или поэзию, если даже не знаком с ней.
– Почему? – спросила Фабьенна. – Думаете, кому-то интересна наша философия и поэзия?
Месье Дево, похоже, не нашелся с ответом. Я видела, что Фабьенна его немного пугает. Это было неудивительно. Меня она пугала всегда, но, в отличие от него, я не допускала ошибку, рассуждая о поэзии и философии и используя слова, о которых мы никогда не слышали, как будто это доказывало его превосходство.
♦
То, как мы тогда жили – вонь и грязь, животные, носившиеся в исступлении, и люди, еще более безумные, чем животные, – я не считала все это необычным, пока мне не сказали, что это так. Позже, в Париже и в Англии. Более того, эти слова – «вонь», «грязь», «исступление», «безумие» – принадлежали не мне, а другим людям. В моих книгах описано, как мы тогда жили, хотя я и сомневаюсь, гуляют ли они все еще по миру. Куда попадают мертвые книги? Куда-нибудь на кладбище? В крематорий?
Когда я приехала в Америку, Эрлу нравилось водить меня на званые ужины к своим друзьям, чтобы похвастаться молодой французской невестой. У мужей на этих ужинах был здоровый аппетит, а жены, хлопотавшие на своих мятно-зеленых или кораллово-розовых кухнях, представлялись мне такими же красивыми и загадочными, как золотые рыбки, кружившие в круглом аквариуме, которых я видела в одном парижском издательстве. В тот раз я впервые увидела золотых рыбок, и они с их спокойной и беззаботной жизнью показались мне самыми великолепными созданиями в мире.
Женщины расспрашивали меня о Франции, французской кухне и французской моде, и на их лицах появлялось девчачье выражение. Я отвечала с такой же девчачьей непосредственностью, давая им то, что они, как им казалось, хотели услышать. Хотя иногда я слышала в своем голосе, который по-английски звучал мягче, насмешку: вы уверены, что хотите узнать о моей Франции? Я могла бы рассказать вам кое-что – столько, сколько вы сможете выдержать, – и охотно лишила бы вас аппетита за ужином. И завтра утром, глядя на свой кофе цвета грязи, блестящий бекон и жидкие желтки, вы вспомните червей, выбитых из-под земли проливным дождем, или визг забиваемых свиней, чье тяжелое дыхание сменялось жидким шипением, или цыплят, наполовину вылупившихся, а затем умерших в своих скорлупках. И еще вы вспомните, что мы не тратили впустую ничего, что когда-то жило, после его смерти. Всегда были голодные существа, ожидавшие возможности поесть, чтобы отсрочить момент, когда съедят их самих.