Я огляделся и проглотил ком, вставший в горле. Мужчина проследил за моей реакцией и продолжал:
– Думается мне, прошлой ночью ты счел бы за счастье провести остаток дней в камере, но остаться живым. А здесь, – он тоже обвел комнату взглядом, – всяко лучше, чем в камере. И это только наша кают-компания, так сказать. С остальным нашим хозяйством я познакомлю тебя позже. Сколько продлится твое пожизненное зависит, конечно, во многом от тебя. Но выходят отсюда только ногами вперед.
Мужчина снова принялся раскуривать трубку.
– Меня зовут… – начал было я.
– А тебя зовут, – оборвал меня Харон, – просто – Парень. Знаю, звучит странно. Но не нами придуманы правила. Традиции, так сказать. И не нам их нарушать. Такова специфика. Наши прежние имена значения не имеют. Как, впрочем, и все наше прошлое. Наставник же всегда – Харон. Бог даст, дослужишься и ты.
Я кивнул в знак понимания и перевел взгляд на недавно передвинутый шкаф:
– А поверок не будет?
– Не будет, – улыбнулся Харон. – Здесь вообще никого не бывает. Только если по нашей чрезвычайной надобности. Мы сами себе хозяева, так сказать. На самом-то деле, за хозяина у нас – работа. Не работать нельзя, если хочешь выжить. Хотя и работа не безвредная. А жизнь здесь весьма неплоха. Особенно в это беспокойное и голодное время. А времен таких было немало. Да и пострашней случались. Здесь же – покой и все блага. Довольствие, опять же. Хоть ананасы в шампанском, в умеренных количествах и в нерабочее время, разумеется.
– А вы здесь давно? – поинтересовался я.
– Давай сразу на ты. Некогда расшаркиваться.
Харон положил угасшую трубку в пепельницу и вскинул блуждающий взгляд в потолок, припоминая и подсчитывая проведенный в заточении срок.
– Да уж сорок один год, – ответил он. – С пятидесятого, значится.
– И все это время, вы… то есть – ты… был здесь один?
– Скажешь тоже, – Харон махнул рукой. – Был и у меня наставник. Крепкий мужик. Умер своей смертью. И прожил долго. А после, перед тобой значит, – трое подмастерьев были. Молодые, навроде тебя. Кто долго держался, кто коротко. Но ни один не сдюжил.
Харон поднялся и вышел из кают-компании. Вернулся он с бутылкой водки под мышкой, с рюмками в одной руке и с черным хлебом на тарелке – в другой. Поставил все на стол, наполнил рюмки и, не присаживаясь, поднял свою.