Зимин постоянно что-то рассказывал мальчику, говорил как со взрослым, почти без скидки на нежный возраст. Например, он долго размазывал о том, как пятнадцать тысяч лет назад люди приручили волка обрезками мамонтятины. О том, что, используя слух и обоняние первых псов, человек смог укрепить свои позиции в страшном первобытном мире, где все норовят приложить друг друга корявой дубиной. Мы второпях не предупредили, Зимин был порядком душноват, в силу своей книжной юности и застарелой влюбленности в слова, особенно, в свои слова. По молодости Светлана принимала эти его монологи за признак неземного умища. Но поднаторев в совместной жизни, Света потеряла этот трепет, все чаще и чаще она, слушая мужа, соскальзывала в дремоту, если была на ногах, или в крепкий сон, если повезло на что-то опереться. Зимин огорчался, для него это было признаком отдаления жены. Уши для разговоров, как же без них? Мы его понимаем и обрадовались, когда наконец в распоряжении Зимина оказались самые мягкие ушки на свете, и совершенно порожняя голова.
– Псы, – продолжал Зимин, глубоко вздохнув, – предатели волчьего рода… Не кушай козюлю, Семен, ну зачем? Говорю, собачки – предатели. Но они честные, пусть тебя это не смущает, Семен, песики – честные предатели. Знаешь почему? Потому что пошли до конца. Захотели стать людьми и стали. Посмотри хотя бы на Брома. Бром, фить-фить! Посмотри на Брома, Семен. Он уверен, что на прогулке три человека. Ну доедай козюлю и пошли.
Трехлетний Семен слушал внимательно и задавал уточняющие вопросы, вроде: «Собачка падает, когда писяет? А солнце добрый? Ветер зачем толкается? Котики едят мороженое? Деда, завтра зима?» Они стоили друг друга: Зимин отвечал на это рассказом про гражданскую войну в здешних местах – это, должно быть, он почерпнул из баннера, закрепленного на том магазине. Будто бы тут в лесах прятались красные партизаны под командой поповского сына Павла Дельфонцева, потом белые сожгли героя на сельской площади, а теперь там ему памятник. Про «сожгли» Зимин все-таки не стал внуку рассказывать, вот это показалось ему лишним.
Им было хорошо вместе. А Зимину особенно, он так и подумал однажды: «Хорошо, даже очень хорошо. Так и будем жить, так и будем: чтобы все вместе, и чтобы сын рядом. А впрочем, как ему хочется, как ему хочется. И чтобы все, что сейчас при нас, нашим и осталось. Лишнего нам не надо, но наше должно остаться при нас. А я перестану пить, да я, в общем, уже перестал… И начну писать песни, обязательно начну, потому что должен. И полюбит обратно жена. И еще. Лишь бы не было, лишь бы не было…». И тут неприятно кольнуло, он вспомнил: война-то уже идет.