Первая встреча с ним была похожа на падение в лупу: мир сузился до сияющих линз, за которыми прятались глаза цвета спокойного моря. В них не было страха, лишь тихое удивление – «А ты кто? Тоже ищешь то, чего не назвать?». Его лапка, поднятая в полу жесте, полу танце, замерла в воздухе, словно он ловил невидимую ноту, звук, что предшествует признанию. Любовь в нём была не в яркой вспышке, а в деталях, которые врезались в память тоньше лезвия:
– Очки, слегка сползшие на кончик носа, как будто он стеснялся своей прозорливости. – Подтяжки, одна лямка которых уже отходила, открывая белую полоску шёрстки – словно намёк на то, что за идеальным фасадом всегда есть что-то живое, несовершенное. – Бабочка, чьи крылья дрожали от каждого дуновения, будто говорили: «Я ещё не знаю, как остаться, но очень хочу попробовать». Он не подошёл ближе. Просто сел, обернув хвост вокруг лап, и начал мурлыкать мелодию, похожую на ту, что играет в пустых комнатах, когда кажется, будто время остановилось. И в этом мурлыканье было всё: вопрос без ответа, приглашение без слов, надежда без гарантий. Любовь при первой встрече – это не гром и молния. Это тихий щелчок, будто в сердце вставили недостающий пазл, о котором ты не подозревал. Его образ остался в памяти как первый аккорд песни – ещё не мелодия, но уже обещание, что она будет. И даже если вы расстанетесь через минуту, вы уже знаете: где-то в мире есть кот в очках, чьи подтяжки хранят тепло вашего взгляда, а бабочка запомнила ритм вашего дыхания. Потому что любовь начинается не с «навсегда», а с «ой». С неловкости, с случайности, с того, как два одиночества вдруг замечают, что их тени на асфальте – почти зеркальны.
Это было похоже на то, как будто в груди распахнулось окно, и весь мир вдруг ворвался внутрь – свежий, звонкий, переполненный светом. Дыхание споткнулось, застряв где-то между восторгом и страхом испугать мгновение. Глаза расширились, пытаясь вобрать каждую деталь: как солнечный луч целует его очки, превращая линзы в золотые монокли, как черная бабочка на шее вздрагивает в такт ветру, будто шепчет секрет, который нельзя произнести вслух.
Сердце забилось чаще – не от спешки, а от осознания, что ты стоишь перед чем-то настолько живым, что это переливается через край. В горле заперся смех, смешанный со слезами: ведь красота иногда ранит нежнее шипов. Ладони сами потянулись к груди, будто пытаясь удержать этот миг, как ловят бабочку, не желая ей вреда, – просто чтобы на миг ощутить трепет её крыльев на коже.