Его слова, обрушились на меня, вызвав лавину эмоций. Я почувствовала, как всё внутри меня дрожит – от гнева, от боли за разрушенную жизнь, до какого-то странного, мучительного любопытства. С одной стороны, я ненавидела его за эти бесчеловечные манипуляции, а с другой – внутри росло желание понять, что за травма скрывается за этой безжалостной игрой.
Я посмотрела ему в глаза, пытаясь найти хоть крупицу правды, но его лицо было каменным.
– Значит, если я не начну просить… ты гарантируешь мне мою неприкосновенность? – спросила я, голос мой был тихим, слегка хриплым.
Он на мгновение усмехнулся, и его взгляд стал немного мягче, но в нем всё ещё горела стальная решимость:
– Возможно. Но знай, Анна, в этой игре цена слишком высока. В конце концов, ты сама захочешь отдать мне свое сердце. И я не обещаю, что смогу вернуть его, если ты потеряешь голову.
Вертолёт мчался над миром, как будто уносил нас от всех забот и страхов. За окнами мелькали бесконечные линии океана и темные силуэты скал, растворённые в дымке солнечного света. Моё сердце стучало, словно хотело вырваться наружу.
Алекс сидел рядом, его лицо было серьёзным. Он смотрел на меня пристально, как будто пытался прочитать мои мысли. Но, похоже, он не понимал, что внутри меня поднимается нечто новое – холодная, расчётливая ярость.
Я больше не была той растерянной женщиной, которая боялась его. Я наблюдала. Я анализировала. Я училась.
В этот момент я не могла больше сдерживаться.
– Ты так и не ответил мне. Куда деваются женщины, в конце твоей, так называемой охоты? – спросила я тихо, но твёрдо, ловя его взгляд.
Он чуть приподнял бровь, и усмехнулся так, будто вопрос его развлек.
– Они исчезают… из моей жизни. Честно говоря, мне без разницы, что с ними происходит. Может, они умирают, а может, обретают новую жизнь… Тебе не стоит думать об этом.
Я внимательно вгляделась в его лицо, выискивая хоть малейшую тень эмоций. Но он оставался невозмутим. Или просто хорошо играл?
Слова его звучали так двусмысленно, словно между строк пряталась целая история, которую он никогда не собирался рассказывать. Я попыталась уловить их смысл, но они лишь усиливали мою тревогу. Был ли это намёк на их смерть? Или просто способ сказать, что прошлое остаётся прошлым? Но почему тогда он не мог просто сказать это прямо?