– Ну, нет, – подтвердил отец. – Что ж теперь поделать?
– И не доехал я с тобой…
– Ну, не доехал…
– И тебя нет, – плакал Борис.
– Теперь нет. Однажды и тебя не будет.
– Когда?
– Долго еще… Важно не то, когда, а то, что ты сделаешь.
– А что теперь делать-то? – собирая себя в руки, говорил Борис. – Один я.
– Один. Всяк один сюда приходит, так один и уходит. А пока жизнь есть, жить надо.
– Как, тятя?
– Помнишь, ты тогда совсем маленьким был, я сказал тебе, что не царю надо служить, хоть и присягаем мы ему на верность, а стране, земле своей то есть. Так вот… – отец оторвал взгляд от полусобранной торбы и внимательно посмотрел на сына. – Иди и служи земле нашей. Некому стало защищать ее, родимую. Стало быть, ты ей нужен.
– Я? – возразил было Борис.
– Да, ты! Кому-то надо стоять на страже в головах у матери, ибо, не ровен час, угробят ее бесноватые.
Отец встал, перекинул лямку торбы через плечо, надел шляпу пасечника с задранной вверх сеткой, набросил куртку на руку и вышел из сеней в ночную кромешную тьму.
– Отец… – прошептал Борис.
– Иди, Борис, поклонись матери и иди служить земле нашей.
Сон прервался так же неожиданно, как начался. Борис вздрогнул от неожиданности собственного пробуждения. Было совсем темно. Часть свечей погасли на блюдце, захлебнувшись в собственном расплавленном воске, но одна свеча еще горела, и в ее дребезжащем свете виднелся стол с покойником, иконы в головах да блюдце со свечами. Дальше виднелись полки с утварью, ведра цинковые на лавке, на стене ковши и банные веники. Холодновато было в сенях, но Борис не пошел в избу, а остался сидеть в ногах у усопшего отца и обдумывать только что увиденный сон.
По всему получалось, что надо было ему возвращаться. Только куда теперь возвращаться, непонятно было. И там не те, и тут не эти, и совсем непонятно, куда идти, к кому примкнуть. И ладно бы хоть понятны были идеи противоборствующих сторон, так ведь и там и там кричат «за равенство и братство». Поди пойми, кто из них говорит правду. Может быть, и те и другие, только что равенство и братство подразумевают разные. А отец наказал не людям, а земле служить. Как же ей служить-то? И ее саму-то не спросишь…
Так, погруженный в свои раздумья, просидел он до самого рассвета. А с рассветом принялся могилу копать рядом с могилой матери и мертворожденной сестренки. Пока копал могилу отцу, подумал, что крест матери надо бы приподнять и выправить. Покосился он от снегов весенних. Потом подумал, что он и отцу-то креста не вырубил.