Из обители доносился приятный запах летней листвы, скошенной травы, такой редкий для городских мест. Не придав этому должного значения, гостья продолжала идти вперед, за ее спиной медленно закрылась дверь, а темнота окружавшая все вокруг, быстро рассеивалась, с каждым седланым шагом в направлении к панорамным окнам. Они словно зоркие очи белой башни, не меньше тридцати локтей в высоту, с резными, деревянными рамами – под стать “не смыкаемым векам”, всегда ясные и широко раскрытые “очи” молчаливой твердыни, возвышались до купольных сводов, обрамлённых арочным полукругом, едва различимым во мгле.
Эта была не каморка, привычная для большинства слуг своими крохотными габаритами, перед взором Элен был целый этаж, включающий в себя личные покои основателя, его книга хранилища, обсерваторию, столовую, зал аудиенции, где правитель принимал гостей, все перечисленное и много другое таила в себе эта вершина.
Остановившись у обеденного стола, девушка тихонько поставила на его поверхность блюдо с ужином, приготовленным для основателя.
Аретфолл не обращая внимания на гостью, многозначительно молчал, он сидел в кресле у самого окна, погруженный в личные раздумья. Вскоре голос старика нарушил тишину, прозвучав спокойным тоном.
– Подойди ближе дитя. Пригласив юную гостью хозяин обители продолжил: -Присядь рядом со мной, мне хочется разглядеть твое лицо получше.
Мешкая у второго кресла, девушка не смела присесть.
– Основатель, я не одета для приема подобающим образом, моя одежда черна от копоти и сажи…тэлэике было стыдно и не уютно. Она напрасно пыталась отряхнуть свое истрепанное платье, но ткань становилось грязнее, а сажа предательски марала юные ладони.
– Какой вздор! Произнес правитель со спокойствием и уверенностью в голосе. –Современное общество судит о нас по внешнему виду, чистоте одежды, учтивости речи, достатке мер в кошельке – забывая о том как все это ничтожно. Наряды стираются, меры тратятся, а учтивость пропадает, когда тебе нечего съесть. Закончив фразу, старик нахмурил брови. Аретфолл не походил на измученного голодом затворника, его лицо украшало присущая старости мудрость, подкреплённая ясным взором. Он подолгу всматривался вдаль, предаваясь размышлениям известным только ему одному.
Ноги служанки дрожали, она под гнетом усталости расслабленно погрузилась в кресло с высокой спинкой, сдерживая чувство окрыляющей ее радости.