На Земле я узнал, кто такие боги. Узнал, что они не умирают и не меняются. За всё то время, что я прожил здесь, я не встретил ни одного бога. У моего отца была забавная шкатулка. Когда я открывал ее, из нее изливался свет, который можно было направить туда, где ничего не было видно, и там начинало что-то появляться. Я думаю, эта шкатулка – это было что-то вроде бога. И даже не знаю, будет ли мне интересно играть в нее после своего возвращения.
Сначала моя жизнь на Земле была похожа на свет из этой шкатулки. Я направлялся к чему-то, и оно появлялось. И я не мог сказать, существовало ли оно до меня. Потом я устал, мне захотелось почувствовать плоть. Воплощения всегда приносили удовольствие, потому что все-таки между мной и людьми сохранялась существенная разница. Они знали гораздо меньше о себе, чем я. Я пробовал разные трюки, воплощался в нескольких, во многих. Когда говорят, что за массовой гибелью людей во время авиакатастрофы, стоит божественный промысел, я смеюсь. Просто я в очередной раз умер, будучи воплощенным в сто семьдесят девять человек. Наверное, вам интересно, воплощался ли я в птицу. Нет, я оставил для себя кое-что неприкосновенным.
Я учился у людей. Точнее, я учился ими. Ведь когда я был воплощен, я забывал себя. Получая новый опыт, я рассказывал людям о насилии – стихами, музыкой, кино и картинами, и понял, что меня все равно не слышат. Поэтому сейчас я решил рассказать о любви, хотя думаю, что и это будет безрезультатно.
* * *
Когда я рождался музыкантом, я никогда не знал заранее, на каком инструменте буду играть. В этот раз оказался аккордеон. Я вел очень одинокую жизнь, большая часть которой состояла в том, что я сидел на кухне маленькой грязной квартиры. На столе передо мной стояла бутылка. Чуть подальше – плохо работающий телевизор. А рядом – инструмент. Я просиживал так долгие часы, пока в бутылке сохранялась жидкость, пытаясь понять, почему единственная связь в моей жизни была связью с этим невообразимо странным предметом. Я рассматривал его, и иногда он казался мне похожим на горгулью, а сам себе я напоминал Квазимодо.
Я кое-что понял про скоротечность. Про то, как один танец маленькой цыганки может разрушить привычный ход вещей. То, что складывалось веками. Толщу веков. Этому нет названия, потому что оно существует столь малый срок, но этой мизерности достаточно.