Максим тяжело вздохнул, едва переступил порог родной избы. Воздух внутри был спертым, будто дом не проветривали много лет. Пыль лежала ровным слоем на комоде в прихожей, скрывая узоры когда-то резного дерева.
– Как он умер?
Максим подошел к стене, поправил фотографию отца в черной рамке и смахнул пыль с других семейных фото: вот он, шестилетний, с отцом на фоне мельницы – улыбаются, не зная, что через месяц мать умрет. Вот отец молодой, с каким-то мужчиной, голову которого кто-то аккуратно вырезал ножницами.
Старуха перекрестилась.
– На мельнице нашли. Лицо… – тетя Груня сглотнула и снова утерла платком глаза, – лицо как будто кто-то изнутри разорвал.
В гостиной все осталось, как в детстве: потертый диван с просевшими пружинами, дубовый стол с царапинами от ножей, шкаф с посудой, которой никто не пользовался. На столе вязаная салфетка, некогда белая, теперь пожелтевшая с темными разводами. Под ней – круглый след от стакана, словно кто-то недавно пил здесь воду и поспешил убрать.
Пол скрипел под ногами. Одна половица у печки проваливалась глубже остальных. Максим помнил, как в детстве боялся наступать на нее. Парень медленно прошел в спальню родителей.
Кровать не заправлена, одеяло скомкано. На тумбочке очки с толстыми линзами, пузырек с лекарствами и… свеча. Нагоревшая, с оплывшим воском. Его внимание привлек стол в углу спальни. Он был завален бумагами: вырезки из газет, карты с пометками, листки с бессвязными записями. А посередине тетрадь в кожаном переплете.