– Чудо, а не ребёнок! – любила повторять подружкам Вероника, но подружки понимали – он ей не нужен. Кивали, соглашались, нахваливали Егора, но делали это настолько фальшиво, что будь Вероника чуть умнее, непременно заметила бы.
Ещё тогда Гриша начал замечать, что с Егором что-то неладное творится. И хоть тоже был по большей части занят собой, а всё же видел, как одиноко и тоскливо мальчику. Изменить ничего не мог, работа отнимала всё его время, но поглядывал на сынишку с жалостью.
А потом всё изменилось. Егорка заболел. Двусторонняя пневмония и долгая, почти бесконечная борьба за жизнь. Вот тогда-то, проводя в больничном коридоре долгие ночи и не менее долгие дни, понял Гриша, что никого в его жизни нет ближе и роднее, чем сын. Что никакая работа не заменит время, проведённое с ним, и ни за какие деньги не купить искреннюю и доверчивую детскую улыбку. Жаль, что Вероника так ничего и не поняла.
Вероника…
Думать о ней не хотелось совершенно, но она не отпускала. Её смерть не изменила ничего. Григорий по-прежнему был одержим ею, всё время думал о ней, вспоминал, лелеял в памяти счастливые моменты их первых свиданий, доходил до свадьбы и настроение портилось. Жизнь тогда чётко разделилась на «до» и «после».
– Пап, я бутерброд буду, – подумав, решил Егорка, дёрнул задумавшегося отца за рукав рубахи, просканировал синими глазищами, – Пойдём! Только я сам. Ты коляску подкати…
Бабушка уже ждала их на кухне. Стол ломился от разных вкусностей, но Егор скользнул по ним равнодушным взглядом.
– Ба… ты чай заварила? Ну тот… с сушёной ягодой…
– Да, внучок, заварила, – улыбнулась она, растрепав русые волосы мальчугана, – С чем будешь чай пить? С блинами?
Когда-то Егорка любил блины, сейчас же равнодушно пожал плечами. Глядя на сына, Григорий ужаснулся. Повадками тот напоминал древнего, прожившего целую жизнь старичка. Он всё видел, он мудр, он знает жизнь – и довольно с него. Больше нет интереса и стылыми льдинками застыло безразличие в глазах. Нет в них больше ни огня, ни молнии, не полыхают пламенем эмоции – в них постепенно угасает жизнь…
– Егорка! Сынок! – он испугался ни на шутку, затормошил мальчика, пытаясь отвлечь. Ну не может быть у семилетнего ребёнка взгляд глубокого старика! Не бывает так! В горле застрял комок, протолкнуть его не было никакой возможности, и Григорий схватил со стола стакан, плеснул в него из кувшина, хлебнул.