Но именно здесь живут мастера, чьи руки собирают невозможное. Здесь оживают мертвые вещи. Здесь, в пыльных ангарах, дети лепят импланты из мусора, которые потом продают тем, кто живёт «выше». И хотя каждый вдох здесь стоит слишком дорого, именно Потоки учат: выжить можно вопреки.
Опасная зона: Точка входа в Туман
Место, где кончается Электрополис и начинается нечто иное. Узкий проход среди перекошенных конструкций, откуда выходит не ветер, а приглушённое эхо. Там, внутри, всё иначе. Законы физики работают через раз. Пространство мерцает, звук дрожит, время… не течёт. Говорят, там «живет» Туман. Не как элемент. Как сила. Те, кто зашёл далеко, либо не вернулись, либо больше не были теми, кем были раньше. Иногда – с дарами. Чаще – с пустыми глазами.
Опасная зона: Заросший Лес
За Туманом начинается лес, но не лес в привычном смысле. Это хаос. Металлические деревья, мхи, что поют, цветы, которые шепчут имена. Остатки зданий проросли корнями, а в глубине – старые боевые дроны, активированные без цели. Лес дышит. Лес выбирает, кого впустить и кого оставить.
Те, кто проходит через него, изменяются. Они становятся ближе к земле. Или дальше от людей. Лес – это память, забытая самим Электрополисом. Но, может быть, именно в нём лежит путь назад – к началу, к дыханию.
Электрополис теперь не город. Это остаток попытки быть единым. И среди всего этого – пророчество, о котором никто не знает. Но кто-то уже идёт. Кто-то уже нашёл cкрижаль. И семеро, однажды рассыпавшиеся по кругу, ещё могут соединиться.
Часть 5 – Рождение Алекса
Это случилось в начале сезона глубокого тумана, когда Биосфера укутывалась серебристыми слоями влажного ветра, и город словно переставал различать утро и вечер. В такое время Электрополис становился чуть тише – не от усталости, а будто в ожидании. Дроны летали ниже, лампы светили мягче, сигналы в сети передавались приглушённым тоном, как будто сам город решил говорить шёпотом.
В одном из центральных медицинских куполов, среди стеклянных стен, обвитых вьющимися растениями, и тихого дыхания оборудования, родился мальчик. Всё было по протоколу: температура, давление, биоимпульсы, – но что-то в этой тишине не было обычным. Он не кричал. Он не дернулся. Он просто открыл глаза.
Его мать – женщина с тонкими пальцами, работающая в генетическом архиве – едва не разрыдалась, но не от боли, а от чего-то другого. Отец, исследователь нейросвязей, держал её за руку, и когда он впервые взглянул на новорождённого, его плечи слегка дрогнули. Не от слабости. От неизвестного чувства, которому он не знал названия.