Четырнадцатое декабря 1925года. Утро на Сенатской площади стало его звёздным часом. В мундире поручика Московского полка он вывел солдат под свинцовое небо, кричал: «За Константина, за Конституцию!» – хотя многие из солдат не ведали, что это за диковинная «конституция». Три брата Бестужевых в тот день разделили участь идеалистов: младший, Михаил, пал от штыков; Николай и Пётр последовали за Александром в Сибирь. Сам он, сдавшись на гауптвахту, написал Николаю I: «Не бунт, Государь, а крик сердца…» – но Император ответил ему кандалами.
Якутский мороз, кавказские ущелья, солдатская шинель – всё это стало горьким лекарством от романтизма. На Кавказе, где горцы встречали его свинцовым дождём, он обрёл новую славу – не как мятежник, а как герой. Георгиевский крест на груди, азербайджанские песни на устах, он писал повести, что читала вся Россия, не ведая, что автор – государственный преступник. Его «Аммалат-Бек» и «Мулла-Нур» дышали Востоком, но в каждом слове сквозила тоска по Петербургу.
В июне 1837-го, через полгода после гибели Пушкина (с которым он вёл переписку, полную взаимного уважения и горечи), Бестужев пал в стычке у мыса Адлер. Горцы, унося его тело как трофей, не знали, что лишили Россию поэта без могилы. Ему было 39. В тот год страна потеряла двух певцов свободы: одного – от пули Дантеса, другого – от кинжала судьбы.
Его наследие – парадокс. Романтик, воспевавший бунт, стал жертвой собственных иллюзий. Солдат без чинов – но кавалер Георгия. Писатель, чьи книги запрещали, но тайно переписывали. Декабрист, чьё имя стёрли из истории, но чьи идеи, как подпольные ручьи, питали реки будущих реформ. Даже псевдоним «Марлинский» (в честь балтийских волн) стал символом – вечного движения между надеждой и гибелью. Бестужев, с каторги писал брату Павлу: «Мы были первыми искрами, но пламя, которое мы зажгли, не угаснет. Пусть нас разметало ветром истории – другие подхватят светильник».
Одно из последних стихотворений поэта:
Еще ко гробу шаг – и, может быть, порой,
Под кровом лар родных, увидя сии строки,
Ты с мыслью обо мне воспомнишь край далекий,
Где, брошен жизни сей бушующей волной,
Ты взора не сводил с звезды своей вожатой
И средь пустынь нагих, презревши бури стон,
Любви и истины искал святой закон
И в мир гармонии парил мечтой крылатой.