Черная дрема без сновидений быстро окутала разум, и я погрузился в целебный сон. Часть моего духа по-прежнему следила за обстановкой, а другая спешно латала энергетические каналы и очищала органы и кровь от шлаков.
Проснулся уже от стука в дверь. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в шторах, впился в глаза, словно насмехаясь: «Встань, актёр. Твой спектакль начинается». Похороны. Коронация. Игра в покорного марионетку. Всё по плану.
– Ждите! Я скоро выйду! – властно сказал я и, потянувшись, сбросил шелковое покрывало – оно упало на пол, сверкнув, как лужа ртути. Ноги уже не дрожали. Регенерация завершила работу, но под кожей остался холодный след, будто кто-то выжег нервные окончания. В зеркале на меня смотрел все тот же бледный юноша с рыжими волосами, но теперь в его янтарных глазах горели два уголька – моя воля, моя насмешка над смертью.
– Выбирай наряд, – мысленно бросил я Николаю, распахивая гардероб с такой силой, что нечаянно сорвал дверцу с петли. Внутри висели камзолы: алые, как свежая рана, изумрудные – ядовито-зеленые, серебристые, словно чешуя рыбы. Все – кричащие, глупые, словно наряд шута. Лишь в углу, прикрытый траурным крепом, прятался черный. Серебряные нити выплясывали на нём спирали – символ вечности, которую Соболевы так и не обрели.
«Этот. Отец подарил его мне в день совершеннолетия. Сказал: «Носи, когда будешь хоронить врагов»… – голос Николая задрожал, словно струна перед разрывом. – Надел только раз. На похороны дяди…»
Я снял камзол с вешалки. Ткань скользнула по пальцам – тяжелая, как кольчуга, холодная, как сама смерть. Серебряные узоры мерцали в полумраке, напоминая звёзды над полем боя.
– Идеально. Жаль, ты слегка растолстел с тех времен. Но, думаю, знать оценит твой вкус, – проворчал я, втискиваясь в узкие рукава. Тело Николая сопротивлялось – мышцы дрожали, будто вспоминали, как камзол давил на плечи в тот день, когда гроб с дядей опускали в землю.
«Сам ты… жирный!» – зашипел принц, но я уже застегивал последнюю пуговицу. Её жемчужная поверхность была исцарапана – словно кто-то пытался сорвать в порыве ярости.
В дверь постучали снова – три резких удара, как саблей по щиту.
– Ваше высочество! Церемония начинается! – голос лакея прозвучал так, будто мужчина давился собственным языком.
– Входите! – крикнул я, резко поправляя воротник. Металлическая застёжка врезалась в шею, оставляя красную полосу. Хорошо. Пусть все вокруг видят неаккуратные следы «скорби».