Сначала он просто любовался ее ослепительной улыбкой и огромными, кажущимися вечно удивленными глазами. А потом как-то незаметно понял, что не может уже обходиться без этих улыбки и глаз. Вот и сегодня Андрей ничего не сказал Шмарову об Олиной промашке, взял всю вину на себя. И как ни странно, это доставило ему удовольствие.
Оказавшись у Олиного подъезда, Андрей наконец опомнился. Помялся с ноги на ногу, посмотрел на часы. Без четверти четыре. Оленька могла еще спать после ночной смены. Да и вообще, он был у нее дома всего два раза, и то – один раз вместе со всеми, когда отмечали Олино поступление в институт, на заочное отделение, а второй раз и вообще по работе: просил выйти на смену вместо заболевшей коллеги.
Андрей смел перчаткой снег со скамейки, поднял воротник, закурил и сел. Загадал для себя так: если за то время, пока он выкурит сигарету, мимо пройдет больше женщин, чем мужчин, то он поднимется к Оленьке, ну а иначе пойдет восвояси.
Сначала из подъезда вышла толстая старуха в зеленом пальто, недобрым взглядом смерила Андрея и, переваливаясь, удалилась за угол дома. «Один – ноль!» – подумал Андрей. Проехал через двор парень в вишневой «девятке». «Это не в счет, – испугался Андрей. – Он проехал, а не прошел!»
Сигарета уже догорала, когда два первоклассника с рюкзаками-ранцами за спиной вприпрыжку пронеслись мимо. Начал плавиться фильтр. Женщин не было. Уповать на то, что мальчики пробежали, а не прошли было нелепо. И тут его осенило: «Мальчики! Это же не мужчины, а мальчики! Будет кто-нибудь спорить?» Андрей обвел взглядом двор. Никто не спорил.
Оля уже проснулась, но, видимо, совсем недавно – глазки еще были припухшими от сна. Казалось, она совсем не удивилась гостю.
– Проходи, – сказала она. – Ты что, сегодня в отгуле?
– Да нет, – внезапно севшим голосом ответил Андрей. – Шмаров отпустил пораньше.
– Чай будешь пить? Я как раз собиралась.
– Буду, спасибо.
Андрей смотрел на Оленьку, одетую в простенький халатик и домашние тапочки, без макияжа, с волосами, забранными сзади в пучок и стянутыми резинкой, и она показалась ему до того милой, близкой и родной, что у него сжалось сердце. Он называл такое состояние «щемячье-щенячьим». Ему действительно захотелось заскулить как щенку от умиления, завилять хвостиком и лизнуть Оленьку в щеку. Причем последнего хотелось больше всего.