– Может, кто-то из них? – вполголоса бросил Гамалей.
Кшися беспомощно подняла кверху розовые ладошки: больше, мол, претензий не имею и иметь не буду. И вообще, пропади я пропадом со всеми моими «Глориями». Вам на вашу начальственную радость. И пошла-ка я в огород.
– Она у вас, я наблюдал, все последнее время в землице копается? – словно прочитав ее мысли, неожиданно спросил Абоянцев. – Да? Так вот, голубушка, отпуск вам на три дня. С сохранением содержания. Сядьте себе тихонько на балконе и пошейте новый халатик. Вон у непосредственного начальства простынку махровую изымите, а мало будет – я свою пришлю, у меня в тон, каемочку там пристрочите, оборочку. Ну, одним словом, как вас там на уроках труда учили. Только без Сэра Найджела, а ручками, голубушка, ручками. В три дня управитесь?
– Не управлюсь, – мстительно проговорила Кшися. – У меня по труду завсегда тройка была. Мне неделя надобна.
Абоянцев послушал ее и вздохнул. Отбивалась от рук молодежь. На глазах. На глазах ведь!
– Шейте себе неделю, голубушка.
На дворовой изгороди непристойным альтом заголосил бронзовый жирный бентам.
4
Трапезу кончали торопливо. Восгисп молчал – видно, притомился. Но встать и разойтись по делам, обговоренным еще до завтрака, не успели: влетела девка-побегушка из незамужних, за расторопность определенная носить вести с гостевой галереи к старейшим, жрецам, ибо ни один хам переступить порог Закрытого Дома не смел под страхом сожжения ног.
– Маляр Инебел тайну принес! – крикнула она, не успев даже бухнуться на колени перед старцами. – Маляр Инебел просит Неусыпных склонить к нему ухо!
Восгисп махнул побегушке, чтоб вернулась на место, и оперся скользкими от чешуи руками на плечи сидевших рядом. Те бережно приподняли его, повлекли к арыку. В глубине храмового двора мощным фонтаном бил источник, наполняя большой, затянутый голубоватой тинкой водоем. Изредка со дна его всплывали заклятые водяные маки – цветы Спящих Богов, и тогда над поверхностью воды вставали зыбкие тени. Или только чудилось? Ведь и водяные маки каждый видел по-разному: кто серыми, кто совсем прозрачными. Из водоема стекало вниз сорок ручьев – по всем улицам, и никто – ни в лесу, ни в лугах – не волен был пить другую воду. Закон!
Наивысочайшего поднесли к самому широкому арыку, встряхнули – кисти его рук окунулись в воду. Старейший жрец не торопился, мягчил ладони. Остальные омывались ниже по течению арыка. Уготасп сделал вид, что следует общему примеру, но на самом деле рук мыть не спешил – примеривался, как бы доесть свое, когда старцы на гостевую галерею двинутся. Так и вышло: Восгиспа, отяжелевшего после утренней трапезы, повлекли со двора под руки, и он, проводив толпу сонным взглядом, проворно обернулся к циновкам, за которыми уже пристраивались в свой черед женщины. Он хлопнул в ладоши, торопя нерадивиц, потом послюнил палец и начал подбирать с циновки крупную золотую чешую. Она таяла во рту, оставляя привкус рыбьей печенки и водяного чеснока…