– Дорогие мои колизяне, – проговорил он нараспев, – догорают последние сучья костра, и последние ленивые облака, точно зеркальные карпы, отражают своей чешуей голубое сиянье чрезмерно стыдливой кемитской луны. Так поднимем последний стакан за тот, может быть, и далекий миг, когда мы, осмеянные и пристыженные сейчас своим дорогим начальством, будем все-таки подняты по тревоге, – именно мы, потому что кроме-то нас – некому; за тот далекий день… За тот далекий день, друзья мои!
Стаканы поднялись к серебряному диску неба, раз и навсегда отмеренному им бесплотной твердыней защитной стены.
– Опять про меня забыли! – горестно и дурашливо, как всегда, воскликнула Макася. – Уж хоть бы ты, Самвел, почитал мне стихи, что ли, – я ж вижу, как тебя с самого обеда распирает!
Все засмеялись и, полные горсти смолистых шишек, подброшенных в огонь легкими руками Сирин, выметнули вверх сноп радостных искр.
– Свои читать… или чужие? – замялся Самвел. Всем было ясно, что ему хочется почитать свое.
– Чужие! – мстительно завопили Диоскуры.
Самвел вскочил, взмахнул невесомыми, сказочными своими руками – и словно два костра полыхали теперь друг напротив друга: один – рыжий, а другой – аспидно-черный.
– Ха-арашо, – выкрикнул он и словно всего себя выдохнул вместе с этим гортанным криком. – Пусть – чужие, но – о нас…
И зазвенел голос – но не его, не Самвела; как на древнем поэтическом поединке, стояла перед ним белейшая Кристина, и, как вызов, звучали строки:
Я, наверное, не права.
Ты мне злые прости слова.
Ты мне радость и боль прости.
Ты домой меня отпусти…
И уже голос Самвела подхватывал, как песню:
Мы смотрели вчера с тобой,
Как змеится Аракс седой,
И его вековая мгла
Между мной и тобой легла.
Близко-близко встал Арарат —
Под закатом снега горят,
Но нельзя подойти к нему
Никому из нас. Никому…
Беззвучно озарилось небо вдоль самого края стены, и еще раз, и еще; и вот ракета не ракета, а вроде бы огромная тлеющая шишка, рассыпая тусклые искры, прочертила на небе низкую дугу и канула в черную непрозрачность.
– Опять! – с ужасом вырвалось у кого-то.
12
Нет, не грубые травяные циновки плели на дворе братьев Вью. И даже не одеяла из шерсти, надерганной из змеиных хвостов. Тончайшие ткани, полупрозрачные, как влажный рыбий пузырь, – вот что было уроком их дома.
А урок – на каждый день по куску ткани, да не меньше, чем на один наплечник.