Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:
– Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был.
Быков вытянулся, руки по швам:
– Разрешите обратиться!
– Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… – Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать – пряник или петушка на палочке.
– Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… – Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал – внутренним слухом.
– Рассмотреть дело? – Руководитель не удивился, только поскучнел. – Он тебе что?
– Я… понимаете… – Быкова сбило это «что». – Считаю своим долгом коммуниста.
Опять встрял Краюхин – на ухо, но внятно:
– Невеста – спецпереселенка. А тот – отец ее.
– А, невесты. – Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. – Бабье, бабье… – И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: – Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.
Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:
– Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…
– Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, – перебил его Краюхин. – А я распоряжусь. – Он скрылся в отсеке пилотов.
Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.
– Сейчас, Гришенька, сейчас. – Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. – Сейчас… – Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. – Потерпи, полегчает.
Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.
– Ты поспи, поспи, – уговаривал Дауге Миша.
– Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. – Он смотрел на Быкова, не узнавая. – Зачем…
– Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, – уговаривал его Юрковский; Дауге всхлипнул тихонько и умолк.
– Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.
– Он все болеет? – Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.
– Поправляется. – Юрковский поколдовал с креслом, и оно разложилось. Миша укрыл Дауге откуда-то взявшимся пледом.