– Хорошо, а какие еще причины могут быть? – поинтересовалась Галина.
Мономах видел, что она действительно хочет знать, а не просто интересуется из вежливости.
– Они вам не понравятся, – честно ответил он.
– Не надо, Вова, – покачала головой Мария. – Галин старший сын – зампрокурора города, так что ее трудно чем-то удивить!
– Правда? – пробормотал Мономах. – Что ж… возможно, совершено преступление и виновный находится в больнице, где работал Костя. И может статься, кое-кто из коллег это подозревает… или даже знает наверняка.
Какое-то движение привлекло его внимание, и он повернул голову: неподалеку стояла молодая женщина в теплом синем пуховике и неотрывно смотрела на их небольшую группу. Мономах сразу ее узнал.
– Извините, – сказал он, обращаясь к женщинам и Михаилу. – Мне нужно кое с кем поговорить!
– Ты приедешь? – спросила Мария. – Костю помянуть…
– Да, но не сегодня: у меня еще две операции. Я позвоню, хорошо? И тебе, Миша: есть разговор!
И, простившись, он быстро зашагал прочь. Медведь не спеша двинулась ему навстречу, поняв, что он ее заметил. Вот же повезло заполучить такую фамилию: высокая, стройная и привлекательная блондинка нисколько не напоминает неуклюжего обитателя российских лесов! Ну разве что своим напором и бескомпромиссностью? Они с Сурковой так не похожи, и все же Алла определенно питает к этой девице теплые чувства, сродни тем, что сам Мономах испытывает в отношении Миши Пака.
– Добрый день, Владимир Всеволодович, – вежливо поздоровалась молодая следователь, когда они поравнялись.
– Не слишком-то он и добрый, – пробурчал тот, окидывая девушку оценивающим взглядом.
Одевается как пацанка, заключил он: если бы она обладала вкусом своей начальницы и носила подобающую ее возрасту и телосложению одежду, то ее принимали бы за модель… Черт, почему он постоянно вспоминает о Сурковой и всех женщин сравнивает с ней?!
– Верно, – не стала спорить Медведь. – Алла Гурьевна говорила, что вы знакомы с покойным?
– Как осторожно вы сказали: «с покойным»! Это значит, что дело еще не возбуждено?
– Будет, в ближайшее время: ваш приятель Гурнов уверен, что кто-то поспособствовал Теплову отправиться на тот свет.
Мономаха покоробили ее слова: будучи врачом, да еще и хирургом, он и сам порой бывал циничен, но, оказывается, когда цинизм распространяется на тех, кого ты знаешь, он граничит с грубостью. Медведь и сама, похоже, сообразила, что допустила бестактность, – это было заметно по ее внезапно заалевшим щекам, – но извиняться не стала: в конце концов, Мономах ведь не отец Кости, а значит, ей нет смысла проявлять чуткость!