Микрофон продолжал шипеть, словно заикался. Павел застыл на месте. Его лицо потеряло выражение, словно кто—то выключил свет. Он не двигался и не реагировал. Кто—то случайно толкнул его плечом, и он покачнулся, но никак не ответил. Его глаза смотрели только туда, где лежала Софья.
Оксана замерла, тело словно отказалось участвовать в общей панике. В отличие от других, она не кричала, не хваталась за чужие руки, не металась по залу. Она стояла как вкопанная, удерживая внутри всё, что рвалось наружу. Взгляд её был напряжённым и цепким, точно она пыталась увидеть каждую деталь. Губы были плотно сжаты, и только чуть подрагивающий подбородок выдавал эмоции – не страх и не жалость, а нечто гораздо более сложное.
Что—то в её лице напоминало человека, который всю жизнь ждал, что случится нечто подобное. Не трагедию, не смерть – а подтверждение. Того, что она чувствовала давно, что не могла доказать и никому не показывала. Теперь всё вываливалось на глазах. Казалось, она знала, как это будет. Не детали – ощущение. И оттого в её лице была не только растерянность, но и затаённая жестокость. Не злорадство, а согласие. Как будто она говорила: "Вот. Именно так и должно было закончиться."
Родион Михайлович стоял поодаль, у колонны, придерживая табакерку в кармане, как будто это могло чем—то помочь. Лицо было натянуто, глаза бегали – не в страхе, а в попытке собрать картину. Он не приближался, но весь был обращён к сцене. Взгляд – острый, словно искал не тело, а ошибку в чьих—то действиях. Он не выглядел испуганным. Скорее – взвешивающим. Как будто знал больше, чем должен был, и теперь пытался решить, пора ли вмешиваться, или уже поздно. Всё в его позе – от наклона головы до медленного дыхания – говорило: он ожидал катастрофы. Просто не знал, с какой стороны она придёт.
Толпа расступалась. Кто—то отдавал распоряжения, кто—то просто кричал. Ребёнок заплакал – с ним были гости из семьи декана – плач был пронзительным, настоящим. Мужчина в белом пиджаке побежал за сцену, не разбирая дороги. Пожилая дама потеряла туфлю, её подхватили под руку.
Вениамин двигался к сцене с таким выражением, что на его пути не вставали. Плечи расправлены, глаза прямые, шаг – широкий. Он шёл не быстро, но без колебаний. Остановился только у ступеней. Смотрел вниз. Лицо не выражало ничего – ни страха, ни боли, ни гнева. Только сосредоточенность. Та, что появляется у хирурга перед разрезом.