– Сел?
Милена встретила взгляд следователя прямо, почти вызывающе. Но в этой прямоте была не сила, а защита.
– Да. Присел на колено. Я точно помню.
Анненков медленно кивнул. Он уже слышал другую версию – от самого профессора. По словам Вениамина Степановича, он не садился, а стоял над Софьей, не касаясь её. Это противоречие ломало сцену, меняло перспективу и смысл. Возможно, кто—то слишком внимательно следил за деталями.
Он не стал озвучивать сомнения. Только отметил мысленно: кто—то здесь путается. Или очень старается казаться уверенным.
– Вы были рядом?
– Я была в зале, у стены, ближе к буфету. Видела, как Софья вышла на сцену и начала падать. Когда все бросились к ней, подошла и я. Вокруг неё уже стояли люди. Она лежала неподвижно, странно вывернутая. Я запомнила это мгновение до мельчайших деталей.
– Что вы почувствовали?
– Что это невозможно.
Её лицо изменилось. Морщина между бровями углубилась, взгляд скользнул в сторону, к окну, за которым уже ничего не было видно – только отражение.
– Она была сильной, – тихо продолжила Милена. – Очень организованной. Не из тех, кто падает без причины. Не из тех, кто просто так уходит.
Анненков молчал. Он заметил, как дрогнули её пальцы, расширились зрачки. Это был не страх перед следствием – это был страх другого рода, страх человека, который уже однажды видел слишком многое.
Он записал в блокноте:
«Ответы точны, но дыхание сбивается при воспоминании. Говорит как свидетель, думает как соучастник. Помнит детали, которые не должна была заметить».
И чуть ниже, отдельной строчкой:
«Её поведение – не просто страх. Она боится потерять что—то важное, личное, глубокое. Выяснить».
Он поднял взгляд. Милена уже стояла ровно, готовая уйти, подчиниться.
– Спасибо, пока достаточно, – сказал Анненков спокойно.
Она молча кивнула и вышла так же бесшумно и чётко, как вошла, будто заранее знала свой маршрут.
Люстра в зале горела с той же невозмутимостью, с какой встречала гостей днём. Но теперь её свет казался тяжёлым. Он не освещал, а давил – как слово, сказанное слишком точно и в неподходящий момент.
Анненков вошёл в зал тихо. Его шаги были слышны, но не нарушали тишины. Пространство, привыкшее к светским беседам, теперь жило другим ритмом – осторожным, тягучим. Гости группировались возле мебели, держась за порядок, как за точку опоры. Между ними воздух стал густым от догадок и невысказанных мыслей.