Когда тела наконец соприкоснулись полностью, всё, что было до – разговоры, взгляды, прикосновения, даже поцелуи – стало чем—то подготовительным. Как преддверие, как щель в двери перед тем, как войти.
Кожа под ладонями оказалась горячей, как будто внутри её дыхания скрывался огонь. Не тот, что обжигает, а тот, что плавит металл. Каждый изгиб, каждый поворот шеи, каждый миллиметр между грудью и животом отзывался внутри него ощущением, что на свете больше нет ничего – только её тело. Живое, живущее.
Софья выгнулась навстречу – не резко, не демонстративно, а как будто просто следовала за ритмом, который сама же задала. Дыхание её стало обрывистым, но не прерывистым – в нём появилась музыка, почти ритм. Она не говорила, но всё, что хотела сказать, звучало в том, как подалась вперёд, как положила ладонь на его плечо, как не отводила взгляда.
Пальцы скользнули вниз, обхватили бёдра, чуть прижались, словно пытались зафиксировать не плоть, а момент. Контакт стал полным. Он вошёл в неё – медленно, с той осторожностью, что возникает не от сомнения, а от осознания важности момента. Без слов, без напряжения, как будто само пространство между ними просилось быть преодолённым. В этом движении не было резкости, но была вся накопленная точность их дней, взглядов, молчаний. Как будто именно этого оба ждали – не одну ночь, а всё время, что знали друг друга. И когда это произошло, не стало разницы между до и после – было только это соединение, плотное, живое, без остатка.
Софья не издала ни звука – сначала. Только резко втянула воздух, как будто в неё ворвался не человек, а свет. Глаза закрылись, лицо вытянулось, и он впервые увидел её по—настоящему – не просто красивую, не просто близкую, а предельно открытую. Ту, у которой нет защиты. И не нужно.
Движения были не быстрыми, не грубыми – уверенными. Как будто в нём сработал древний механизм, встроенный глубже разума. Он не думал, не контролировал – просто следовал. И с каждой секундой чувствовал, как теряет контроль – не над собой, а над временем.
Софья подалась навстречу, и этот ритм стал единым. Тела говорили на языке, в котором не было знаков препинания, не было пауз. Только поток. Дыхание становилось всё громче, и в этом шуме рождался жар. Сквозь прикосновения, сквозь удары сердец, сквозь сплетение рук и плеч передавалась одна простая мысль: ничего больше не существует. Только это. Только сейчас.