Сны следователь не записывал и символам не верил: всё, что нельзя было проверить, для него теряло значение. Он признавал только ясность чисел и дат, повторяемость событий и закономерности поведения. Особенно ценил несоответствия: если человек говорил одно, а пальцы нервно теребили платок, он врал. Иван считывал это мгновенно и безошибочно.
Он не хранил писем, не вешал фотографии на стены и почти никогда не говорил о прошлом, разве что в случае необходимости. Тогда речь его была сухой и бесстрастной, похожей на чтение протокола – без имён, оценок и интонаций.
Анненков курил много – пачку в день, иногда больше. Не от зависимости или удовольствия, а потому что сигарета помогала структурировать тишину, разделяя события на короткие, горькие промежутки. Алкоголь он не принимал совсем.
Однажды Иван женился – почти по инерции, без особого желания, и спустя год так же спокойно развёлся. Она много говорила, порой о важном; ему хватало одного взгляда и тишины. В итоге женщина собрала вещи и ушла молча. Так оказалось проще обоим.
Анненков жил в новой многоэтажке, в которой все двери были одинаковыми, а коридоры глухи к шагам жильцов. Его квартира находилась на пятом этаже. Лифт работал исправно, но Иван всегда предпочитал лестницу – не из принципа, а чтобы ощутить, как утром просыпается тело. Соседей он почти не видел и не знал их имён. Подъезд с годами словно пустел, будто здание постепенно забывало своих жильцов.
Каждое утро Иван просыпался ровно в 6:20 – без будильника, просто по привычке. Он вставал сразу, заваривал растворимый кофе без сахара и раскрывал свежую газету, моментально отбрасывая всё лишнее, пока не находил нужную колонку – «происшествия». Погоду и внешние новости он пропускал: их реальность его не интересовала.
Одежду Иван выбирал просто: синяя рубашка, брюки, куртка – всё висело на отдельных вешалках. Вещи были чистыми и аккуратно сложенными, но неглажеными. Он не стремился к показной идеальности, предпочитая порядок без лишнего лоска.
Документы в его кабинете были разложены по алфавиту, а дела – по степени неопределённости. Ивана не интересовали виновные; его манили провалы и пустоты, те моменты, где привычная логика давала сбой.
На работе его прозвали «пластиной» – не за плоскость, а за способность выдерживать давление. Он никогда не вступал в споры, не раздавал ненужных советов, только внимательно слушал и делал заметки – даже когда казалось, что записывать нечего.