Четверо других мужчин в это время уселись играть в вист, а Хедвига удалилась, так что двое англичан, разговаривавшие на своём родном языке в углу большой полупустой комнаты, оказались почти наедине.
– Сознаюсь, я удивлён, – приятно удивлён.
Миллар говорил с воодушевлением. Обнаружить соотечественника в чуждой стране было, само по себе, невыразимо утешительным, не говоря уж о том, что этот соотечественник оказался, к тому же, немецким офицером!
– Однако эту кажущуюся странность легко объяснить. Моя жена была немка. Ради неё я поселился здесь, но не только. Я всегда желал поступить на военную службу, но в Англии я был недостаточно богат для этого. Вы же знаете, наверно, что у нас так всё рационально устроено, что, чтобы стать солдатом, вам прежде надо стать капиталистом. Быть немецким солдатом гораздо дешевле, так что я стал им.
– И вы стали также и немцем?
Генерал Рассел покачал гладкой удлинённой головой.
– Нет, я не терял связи с родной страной, хоть я и не уверен теперь, что почувствую себя дома, вновь оказавшись в ней. Быть солдатом – у меня в крови, и даже в отставке я по-прежнему живу в среде, с которой сроднился за сорок лет службы. Теперь я одинок, но для солдата жизнь армии, даже в мирное время, – единственная подлинная жизнь. Хотя сейчас это не жизнь, а спячка! Но не так-то легко в шестьдесят лет вырвать себя с корнем и пересадить на новую почву, пусть даже когда-то родную. Не смотрите на меня так неодобрительно, – генерал снова язвительно усмехнулся под жёлто-серыми усами. – Я – патриот не хуже вас. Уверяю вас, что я так же озабоченно слежу сейчас за Южной Африкой, как и вы, а сколько уже лет я жду действий от военного министерства Англии!
У Миллара вырвался вздох.
– За последние десять минут я тут наслушался страшных вещей, и не только о военном министерстве. Скажите мне, мы действительно в таком ужасном положении? Конечно, я знаю, что ситуация серьёзная, но эти люди говорят так, словно мы – в шаге от национальной катастрофы.
Генерал Рассел скрестил руки на груди и отвернулся от Миллара к окну, в амбразуре которого они стояли, и несколько мгновений смотрел на улицу, нахмурив брови над светло-серыми глазами. Пронзительность этих глаз, наряду с худой морщинистой шеей, выступающей из песочного цвета шейного платка, придавала ему сходство с какой-то хищной птицей.