– Полагаю, у вас есть и другие знакомства в Маннштадте?
– Почти нет, за исключением моего нанимателя.
– Ах да! Я был представлен герру Эльснеру на балу прессы. Он показался мне чрезвычайно приятным человеком. Я бы хотел продолжить это знакомство. Не могли бы вы сказать мне, в котором часу я могу нанести визит фрау Эльснер? Вы не находите, что она – очень приятная дама?
– Очень, – подтвердил Миллар, пряча улыбку под усами. – Будьте уверены, что застанете её дома в понедельник между четырьмя и шестью часами, это её jour.
– Между четырьмя и шестью? – радостно воскликнул Плетце. – Благодарю вас тысячу раз. Теперь же, боюсь, вынужден вас покинуть. Вы ведь не заблудитесь, правда?
«Не вижу, как я мог отказаться сообщить ему эти сведения», – размышлял Миллар, глядя, как мужественная фигура его недавнего собеседника решительно прокладывает себе путь сквозь толпу. – В конце концов, я ему обязан».
Тем не менее, видение мрачного лица Густава Хорта поселило в нём полубессознательное ощущение того, что он совершил предательство.
На следующий день чувство вины уступило место любопытству, и он решил уделить часок фрау Эльснер в её jour. Ему хотелось видеть следующий акт драмы, завязку которой он наблюдал и невольно участвовал. В том, что именно он увидит, он почти не сомневался. Главное, не пропустить момент появления лейтенанта.
Он не опоздал. Он понял это сразу, едва войдя и окинув взглядом комфортную роскошную обстановку, в окружении которой парча и атлас дамских туалетов привольно раскинулись по солидным диванам и креслам. Со всех сторон виднелись тучные фигуры, цветущие физиономии, безупречные сюртуки, бриллиантовые булавки, такие же многочисленные как boutons, но в военной форме не было ни одного!
«Не вижу, почему бы мне не заготовить сено, пока солнце светит, или, скорее, пока оно не засветило», – подумал Миллар после того, как отдал дань почтения фрау Эльснер, которая благодушно потчевала присутствующих кофе и пирожными – насыщать голодных было её излюбленным занятием, – и направился к фрейлейн Тёкле.
В светло-сером платье, обрисовывающем её фигуру, богиня была чуть менее ослепительна, чем на балу. Менее ослепительна, но не менее прекрасна, как Миллар – отметив, как нежен её румянец при свете дня, насколько ярче синева её глаз при естественном, а не электрическом, освещении – сказал себе. При близком рассмотрении он отметил кое-что ещё: на балу взгляд этих глаз был спокоен, чересчур спокоен, на его вкус, тогда как теперь она то и дело беспокойно взглядывала на дверь.