Прежде всего, связь с иудейским народом обуславливает признание Иисуса как Мессии или сына Давидова, который как таковой одновременно является Сыном Божиим, в Евангелии, именуемом от Матфея; обозначение Иисуса как Сына Божия преобладает в (не утверждающем продолжающуюся обязательность иудейского закона) Евангелии от Марка, где именование «сын Давида» встречается лишь однажды (X, 47 и далее) в устах слепого у Иерихона. Как выражение осознания всеобщей значимости христианской религии выступает признание Христа Сыном Божиим у Павла и выделение этого понимания особенно в Евангелии от Луки, проникнутом паулинистскими воззрениями. Превосходство христианства над иудаизмом, нового завета над старым с его более не обязательным для христиан законом предстаёт как личное превосходство Иисуса Христа над Моисеем и над ангелами, через посредство которых был дан закон, в пронизанном паулинистским мышлением (возможно, составленном Аполлосом или Варнавой) послании к Евреям, где о Христе как Сыне Божием говорится, что через Него Бог сотворил мировые периоды (αἰῶνες), что Он есть сияние славы Божией и образ ипостаси Его (ἀπαύγασμα καὶ χαρακτὴρ τῆς ὑποστάσεως), вечный первосвященник по чину Мелхиседека, царя-священника, которому подчинился и Авраам, а значит, и левиты как дети Авраама. Покаяние и отвращение от мёртвых дел, а также веру в Бога автор этого послания относит к начаткам христианства, к млечной пище или основанию, от которых следует восходить к στερεά τροφή (твёрдой пище) или к τελειότης (совершенству). Это послание уже содержит зародыши позднейшей гностики.
Четвёртое Евангелие, названное по имени апостола Иоанна, которое учит о чистой духовности Бога и требует поклонения Богу в духе и истине, признаёт во Христе воплотившегося Логоса, который от вечности был у Бога и через которого Бог сотворил мир и открывает Себя людям; Логос стал плотью (ὁ λόγος σάρξ ἐγένετο), и от полноты Его (ἐκ τοῦ πληρώματος αὐτοῦ) мы приняли благодать на благодать. Воплощение Логоса – это то, что отличает учение Иоанна о Логосе от господствовавшего в то время в эллинистически-иудейской философии и возвышает его.1
Однако, сколь важны и значимы ни были бы понятия, посредством которых непосредственные и опосредованные ученики Христа осмысляли Его личность, тем не менее, «подлинная основа и жизнеспособный зародыш христианского учения» заключаются не в них (как полагает Хубер в своем достойном благодарности труде «Философия отцов Церкви», Мюнхен, 1859, с. 8, где на с. 10, следуя Шеллингу («Философия откровения», Соч. II, 4, с. 35), он утверждает, что Христос – «не учитель и основатель, а содержание христианства»). Эта основа и этот зародыш кроются, скорее, в собственной нравственной требовательности Иисуса и в осуществлении требования праведности духа, чистоты сердца и любви (как и Хубер, там же, с. 8, справедливо признает, что основание этих понятий лежит в жизни и учении Иисуса, чем, однако, его согласие с тезисом Шеллинга подвергается существенному ограничению).