К чему это я? Да всё к тому же: другие времена – другие нравы. Поэтому, когда мне рассказывают про кровавый сталинский режим, я этим словам не очень доверяю, да и родители об этом ни словом не обмолвились. Знаю только, что среди моей многочисленной родни был репрессирован один-единственный человек. Конечно, много было в прежние времена несправедливости, многие люди пострадали в результате борьбы высших чиновников за власть и сведения счётов. Сколько доносов было написано – не счесть! Однако большинство из нас знают об этом понаслышке, а вот у меня информация из первых рук – ну не совсем из первых, но очень близко к этому…
Но прежде расскажу ещё об одном случае «соприкосновения» с властью – речь о конфетах с барского стола. Был у меня приятель Сашка, сосед по дому, вместе время проводили, потом учились в одном классе, однако друзьями так и не стали, разные мы люди. Так получилось, что в числе прочих симпатичных крох, усвоивших правила примерного поведения и послушания заветам старших, единственного не то, что в классе, но из всей школы, выбрали его для вручения цветов членам правительства, причём не где-нибудь, а на Мавзолее, во время первомайской демонстрации. По-взрослому гордый и упоительно счастливый сознанием близости к тем, к кому не каждому приблизиться дано, стоял Сашка на трибуне, едва достигая подбородком до парапета, на котором покоилась приготовленная для него огромная коробка шоколадных конфет. Каждая конфета была завёрнута в золотистую фольгу, притом, как выяснилось позже, содержала необыкновенно вкусную начинку – таких мы раньше и в глаза не видывали. Как дорогую реликвию показывал он потом соседям и одноклассникам ту самую коробку и сверху, и даже изнутри – с пустыми обёртками из-под конфет. Можете сами догадаться, что его родители не уставали докладывать соседям об очередных успехах своего чада, за которым наверняка уже установлен особенный надзор, и куда уж денешься, если секретнейшим приказом предназначена чрезвычайная карьера.
Увы, недолгое торжество сменилось отчаянием и, что ни говорите, это было настоящее человеческое горе. Что тут поделаешь, если тот, вроде бы лысый и в пенсне, кавказского происхождения гражданин, рядом с которым Сашка имел неосторожность обретаться на трибуне – а уж все видели, должно быть, фотографию в журналах и газетах – вскоре был судим и по приговору трибунала расстрелян как злейший враг народа. Вы и представить себе не можете, какое это было горе! Надо же такому случиться в самом начале столь много обещавшего жизненного пути. Как ни оправдывался Сашка, что знать ничего не знал, как ни убеждали родители, что цветы он вручал вовсе не тому, что справа, а совсем наоборот, то есть тому, чья фамилия над входом в метро была в то время обозначена, однако сомнения оставались. И уже наверное чудилось ему, что вот приходит за ним дядька в шароварах с генеральскими лампасами и, грозно щуря глаз, спрашивает: «Как же это ты, агенту империализма – и цветы?»