Дождь усиливается, я пригибаюсь и не поднимаю головы, пока не подъезжаю к съезду на шоссе 5А – единственной проходящей через город трассе. Какой-то «объективно неадекватный» человек, по выражению моей мамы, распорядился установить на месте пересечения Мэйн-стрит с трассой не светофор, а знак «стоп». В школе это место называют Перекрестком смерти: родители любят обсуждать, кто в очередной раз там разбился, о чем всегда написано в «Матросском вестнике». Все эти заметки на одно лицо: сначала редактор долго рассуждает, куда катится современная молодежь, потому что ясно же, если человек разбился на 5А, значит, или он сам сел за руль пьяным, или его сбил пьяный водитель. Это неизменно приводит автора к выводу, что виновато плохое воспитание или безбожие. Не знаю, почему репортерам никогда не приходит в голову спросить о причинах нас, подростков: все дело лишь в том, что, когда едешь пьяным на большой скорости, мир представляется просторным и безграничным, не то что в обычной жизни, когда он кажется маленьким и давит со всех сторон.
Вдоль обочины натыкано столько белых флажков, что издалека она похожа на поле белых цветов. Раньше при виде них мне становилось дурно, один раз даже вырвало, но я не стала слезать с велосипеда, а лишь быстрее закрутила педали, повернула голову вбок и открыла рот. Но в прошлом году была какая-то годовщина аварии, после которой здесь появился первый флажок, и люди вдруг начали с ними фотографироваться. В основном ребята из школы, но незнакомцы тоже. Они стояли на дороге, игнорируя машины, которым приходилось перестраиваться в левую полосу, и меня на велосипеде, пока я не подъехала совсем близко и они не закричали: «Эй! Осторожно!». Они были заняты. Сочиняли длинные подписи к фото в соцсетях о детстве, ангелах и хрупкости жизни, отмечали на фото всех друзей, потом отмечали заново, потому что кого-то забыли, делали грустное лицо или выглядели так, будто у них запор, потому что не умели делать грустное лицо, держались друг за дружку, потому что им казалось, что это и есть реальная жизнь, это и значит быть взрослым, и они думали – а что будет, когда они сами умрут, скажут ли про них: он был такой веселый, милый, умный, симпатичный, такой секси. Им не приходило в голову, что никто о них ничего не скажет, а если и скажет, то скоро перестанет говорить. Зеваки фотографируются на месте катастрофы только один раз: никто не приходит туда дважды.