Я сделал два шага вперёд и услышал, как под ногами что-то зашевелилось. Промолчал. Не хотелось признавать даже самому себе, что это может быть. Крысы, сказал я. Или опавшие доски. Но внутри – в том самом месте, где живот скручивает от тревоги – я знал, что это не крысы.
В левом углу стояло кресло-качалка.
Я узнал его.
Оно качалось. Само по себе.
Томми рассказывал когда-то, что видел, как в этом доме кто-то сидит у окна. Что кресло двигается, даже если в доме никого нет. Мы тогда ржали, конечно. А потом Томми начал заикаться. Ни с того, ни с сего. И мама запретила мне с ним гулять. Говорила, у него "семья странная". Но теперь – спустя годы – я вспоминаю, что заикаться он начал через день после того, как мы ходили к этому дому.
Кресло качнулось ещё раз. Медленно. Слышно было, как дерево скрипит – почти музыкально, как старая колыбельная.
Ти-и-ше… Спи-и-и…
Я не верю в призраков. Я верю в то, что человек может сойти с ума, если долго слушать, как скрипит пустой дом.
– Джереми? – Я не понял, зачем сказал это. Просто… имя вырвалось. Само.
Тишина. Потом – щелчок. Где-то на втором этаже. Будто кто-то закрыл дверь.
Я обернулся. Дверь, через которую я вошёл, была приоткрыта. Щель впускала слабый свет снаружи – вечерний, серый. Я хотел выйти. Честно. Я почти вышел.
Но потом заметил на полу нечто странное.
Следы. Детские. Маленькие отпечатки босых ног. Слишком чёткие, чтобы быть старыми. Они начинались у кресла и вели к лестнице.
И самое мерзкое – вокруг этих следов пыль не сдвинута. Словно дом разрешил этим ногам пройти.
Я стоял как дурак. Слушал, как сердце бьётся в ушах, и знал, что дальше будет только хуже. Знал, что мне туда идти нельзя. Но уже было поздно – слишком поздно.
Дом знал, что я пришёл.
И, судя по всему, ждал этого.
…Дом знал, что я пришёл.
И, судя по всему, ждал этого.
Я медленно поднялся по лестнице. Каждый шаг скрипел под ногами так, будто доски не просто трещали – а предупреждали. Ни один человек в здравом уме не стал бы подниматься туда. Но я не чувствовал себя в здравом уме. Я чувствовал себя… нужным здесь.
Наверху пахло иначе. Влажно, почти как в сыром подвале, но с ноткой чего-то сладкого. Запах напоминал хлопковую вату на ярмарке, но прогнившую и кисловатую. Смешение детства и гниения.
Коридор тянулся вперёд, полутёмный. Единственное окно в конце было заклеено чем-то похожим на старые газеты и изнутри, и снаружи. Я не мог понять, утро сейчас или ночь. Время в этом доме не существовало.