Петькой мы звали ещё одного нашего литовца – Пятраса Петрошуса, который был боксёром лёгкого веса, имевшего, как он сам говорил, лишь второй разряд по боксу, но это был настоящий второй разряд – он, весом всего шестьдесят килограмм, мог положить любого богатыря в роте, что я знал абсолютно точно, так как частенько спарринговал с ним в свободное время:
– Пятрас, я тебя очень прошу, не устраивай там побоище, знаю я тебя: пару раз в морду, несильно, и на выход – говорил я, уже заходя за ним в столовую. Поднявшись наверх, Вилли огляделся и увидев сидящих за столиком у стены четверых молодых парней в одинаковых черных фуфайках и сапогах, показал на них Петьке. Мы с Лёхой стояли на лестнице ниже и оглядывали зал. Народу там было уже не много, но около пятнадцати мужиков, отправленных советским судом на «стройки народного хозяйства» для исправления, мы насчитали. Конечно, не все из них полезут в наши разборки, но «чистых от нечистых» отсеивать будет некогда. Как карта ляжет и принцип «кто не спрятался – я не виноват» будет действовать для обеих сторон.
Наши парни быстро подошли к сидящим «химикам» и я, в очередной раз, восхитился умением товарища работать кулаками. Два молниеносных удара сидящим ближе к краю мужикам, смели их на пол вместе со столом. Вилюс, увидев мою кричащую рожу, схватил земляка за руку, что-то сказал ему по литовски и оба двинулись на выход. Сначала было тихо, но скоро задвигались стулья и мы, быстро спускаясь вниз по лестнице, услышали топот шагов за спиной. Выскочив на тёмную улицу мы развернулись и снимая ремни встали в строй к ребятам, которые уже выстроились шеренгой лицом к столовой. Дверь с грохотом распахнулась и оттуда, толкаясь и мешая друг другу, стали вываливаться фигуры в темном, тут же попадая под удары солдатских ремней, рук и ног. Несколько минут и человек шесть – семь уже лежало на грязной земле, слегка прихваченной октябрьским морозцем: двое смогли как-то проскочить под ударами и резко рванули в темнуту, а ещё трое прижались спинами к стене здания и пытались отбиваться. Снова хлопнула дверь, оттуда появилась высокая мужская фигура, и вдруг раздался громкий хриплый голос:
– ша, вояки, закончили кипишь! – и я вдруг увидел как у него в руке блеснуло лезвие ножа. Быстро двинувшись влево, и оказавшись напротив, я сжал намотанный на руку ремень, и молча смотрел на него. Мужику было хорошо за сорок, высокий, худощавый и уверенный в себе: