– Все! Водяной… он… он посрамлен! Логово его… разорено! Я чувствую… я чувствую, как смрад нечистый уходит из этих вод! Души христианские… отныне… в безопасности! – он сделал еще пару глубоких вдохов, от которых его замутило еще больше, но он счел это «остаточным явлением битвы с потусторонними силами».
Филя, лениво похлопав в ладоши (больше от скуки, чем от восторга), собирался уже было съязвить что-нибудь по поводу «чистоты победы» и «героического вида» Богдана, как вдруг…
Из густых зарослей камыша, что росли на противоположном берегу лужи, с громким ревом и всхлипываниями вылезло нечто маленькое, мокрое и очень сердитое. Это был мальчишка лет семи-восьми, босоногий, в заплатанной рубашонке, весь перепачканный грязью и со слезами, текущими по щекам и смешивающимися с тиной. В руках он сжимал самодельную пастушью дудочку.
– Дя-я-яденька-а-а! – заголосил он, увидев Богдана и указывая на него пальцем, измазанным в чем-то зеленом. – Вы… вы чего мою козу Маньку так напуга-а-али?! Она же вас, как увидела, так и сиганула в эти камыши-и-и! А теперь я ее найти не могу-у-у! А Манька у меня одна-а-а! А ну как ее тут волки съедят, или… или этот… Водяной ваш утащит! Вы что наделали, дяденька-а-а?!
Мальчишка подбежал поближе, размазывая кулаками слезы и тину по лицу, и уставился на Богдана с таким укором и отчаянием, что даже Филя почувствовал легкий укол совести (впрочем, очень легкий и быстро прошедший).
Богдан на мгновение опешил. Явление этого заплаканного, мокрого и злого пастушонка как-то не вписывалось в его героическую картину «победы над Водяным». Он ожидал увидеть благодарных спасенных (может, русалок каких, освобожденных от чар), а не разъяренного мальчишку, требующего свою козу. На его лице, покрытом слоем подсыхающей грязи, отразилось замешательство.
Но только на мгновение. Мозг Богдана, привыкший находить «глубокий смысл» и «тайные знаки» даже в самых обыденных вещах, лихорадочно заработал. И, разумеется, нашел «единственно верное» объяснение.
– Ага! – глаза его снова загорелись прозрением. Он даже слегка отступил от пастушонка, будто ожидая от него какого-то подвоха. – Се не просто мальчишка! Се козни его, Водяного! Вижу, вижу твой хитрый замысел, о дух болотный! Ты принял облик козы невинной, дабы усыпить мою богатырскую бдительность! А теперь, потерпев поражение в честном бою, ты послал ко мне сего отрока плачущего, дабы отвлечь меня от славы моей победной, да посеять в душе моей смуту и сомнение!