Кайл не ответил. Он не мог. Его разум был затуманен, его тело казалось онемевшим. Все эти годы он охотился, убивал, убеждая себя, что драконы – это просто хищники, бессердечные создания, приносящие лишь разрушение. Ему говорили, что они лишены чувств, что они просто машина для убийства. Но этот маленький комочек страха и боли опровергал всё, во что он верил.
Детеныш, увидев, что Кайл не двигается, не пытается причинить вред, медленно, осторожно поднял голову. Его взгляд не отрывался от глаз Кайла. В этом взгляде не было ненависти, только изумление и робкая, почти невидимая надежда. Как будто он, Кайл, был не охотником, а чем-то иным.
Кайл медленно, очень медленно опустился на колени. Его рука, привыкшая сжимать гарпун, теперь беспомощно повисла в воздухе. Он чувствовал, как ментальное эхо детеныша становится всё отчётливее. Это были не мысли, а чистые эмоции: страх, голод, холод, и самое главное – безысходность одиночества. И в этом потоке чувств Кайл уловил слабое, но настойчивое биение, которое было эхом последних мыслей драконихи, которую он убил – ощущение глубокой, материнской любви и отчаянного желания защитить. Это было словно послание, отправленное из загробного мира, которое теперь доходило до него через это маленькое существо.
Он протянул руку, двигаясь медленно, чтобы не напугать детеныша. Он ожидал рычания, или даже попытки укуса. Но детеныш лишь отдёрнулся, прижавшись к стене пещеры, и издал ещё один жалобный писк. В его глазах отразился весь ужас, который он пережил, и Кайл ощутил его как свою собственную боль. Он представил себе, как этот малыш, возможно, только что вылупился, или был оставлен матерью в пещере, пока она искала пищу. И тут пришёл он, Кайл, и лишил его всего.
Чувство вины нахлынуло на него, тяжёлое и удушающее, словно волна. Оно было более болезненным, чем любая физическая рана, которую он когда-либо получал. Это было не просто сожаление, а глубокое, раздирающее раскаяние. Впервые в жизни он почувствовал истинную тяжесть своих поступков. Он был охотником, но в этот момент он почувствовал себя палачом.
На мгновение он подумал о том, что делать. Убить его? Так было бы проще. Так было бы логично для охотника. Но он не мог. Он просто не мог поднять руку на это невинное существо. Это было не просто нарушение кодекса охотника; это было бы нарушение чего-то более глубокого, чего-то, что только что проснулось внутри него.