В Одессе нас приютил дальний родственник, человек набожный, «самых строгих правил». Однажды, услышав, как я напеваю себе под нос, он сказал отцу тоном, не допускающим возражений: «Вашему мальчику надо петь в синагоге», и отвел меня к ребе. Так на десятом году жизни я получил первую работу: меня взяли в синагогальный хор. Позже я узнал, что Карузо тоже начал свою карьеру в хоре, правда в церковном, и зарабатывал по десять лир за участие в службе. Понятия не имею, что представляли собой эти десять лир в Италии в конце девятнадцатого века, но я, в Одессе в начале века двадцатого, с гордостью получал «жалованье» продовольственными пайками и приносил домой сахар, крупу, мацу – «кормил семью»… Кстати, я и сейчас заказы, которые нам под праздники выдают в институте, называю пайками, и Надюля всегда меня поправляет и очень сердится, но разве суть изменилась? Ведь если бы можно было пойти и купить все в магазине, да еще было бы на что, так не нужны бы были ни заказы, ни пайки! Но я опять отвлекся.
Через несколько месяцев после нашего переезда в Одессу до нас дошел слух, что в Златополе произошел-таки еще один погром, на этот раз не такой «невинный»: не предупрежденные заранее, не все успели спрятаться, и несколько человек были до смерти забиты кнутами, многие покалечены. Но страшнее всего для меня было то, что Буся, наш тихоня Буся Гольдберг, которому вместе с его скрипкой всего несколько метров оставалось до спасительного погреба, не добежал и попался в лапы пьяных гадов, которые, расколов скрипку о мостовую, топором отрубили Бусе указательный палец на правой руке. Кто знает, может быть, вместе с этим пальцем мир лишился нового Яши Хейфеца, Иегуди Менухина или Давида Ойстраха? Точно известно одно: артистической звезде Буси Гольдберга не суждено было взойти…
Неделю спустя семьи Буси и Додика тоже перебрались в Одессу, и наша троица воссоединилась, но трио распалось навсегда. Каждый раз, когда мой взгляд падал на обрубок на Бусиной руке, я чувствовал, как подозрительно напрягается комок в животе…
И все же я был счастлив: жить в Одессе, большом городе, о котором я столько слышал, где по одним улицам со мной ходило столько замечательных людей и где был оперный театр! Никогда не забуду свой восторг, когда на углу Дерибасовской и Ришельевской я обнаружил магазин Кеммлера, торговавший исключительно новофонографами Пате. Да еще и море, и жареные бычки на пляже, и знаменитая лестница, по которой можно было скакать, – о чем еще мог мечтать мальчишка?!