Братишка часто меня раздражал. Он бывал громогласным, требовательным. В его присутствии все разговоры относились только к нему, одной лишь силой притяжения своих нужд он затягивал всех окружающих в свою орбиту. Раздражение порой затмевало в моих глазах его беспомощность. Но в тот миг его уязвимость я ощутила как свою, его одиночество и горе будто бы стали моими собственными чувствами. Я на несколько секунд переселилась внутрь его головы, мигала, глядя на тех, кто жил в одном со мной мире, колеблясь между озадаченностью и страхом. Я встала, очень осторожно вытащила брата из стульчика. Он уже ревел во весь голос, полностью отдавшись вихрю чувств, который взметнулся внутри. Я заворковала ему в ушко – не раз видела, как это делает мама. Подняла повыше, прижалась губами к мягкому животику – я так поступала иногда, чтобы он поежился и захихикал, – но все мои усилия разбивались о его смятение.
Бабушка жестикулировала, сидя в кресле. Я без единого слова передала ей Цяо. Он все ревел, но, когда бабуля прижала его к своей большой груди, он сразу зарылся в ее грузность, неподвижность, теплоту. Его пухлое тельце еще сотрясалось от рыданий, но он уже начал обмякать, уткнулся в нее, приладился к мягким складкам, а она принялась покачивать его вверх-вниз – крошечное суденышко, объятое ритмичным коконом волн. Братик инстинктивно засунул в рот пальчик. Через несколько секунд я услышала тихое посапывание – большие закрытые глаза, как гладкие мраморные шарики, наружу торчит крошечный носик. Все переживания позади.
И тут же в чувства мои вкралось куда менее добродетельное побуждение. Мама редко разрешала мне пойти поиграть с соседскими детьми, а вот бабушка не проявляла такой строгости, и в отсутствие мамы я легко добивалась своего.
– По-по![2] Можно я пойду немножко поиграю на улице?
Бабушка даже не глянула на меня, только слегка кивнула крупной черепашьей головой. Она все качала на руках братишку. По телу моему пробежала дрожь беззаконного восторга, я тихонько открыла входную дверь, выскользнула на площадку. Меня обдало жаром. Стояло лето, а до повсеместного появления кондиционеров было еще далеко. Балконные двери были открыты настежь, да и двери в квартиры тоже – циркуляция воздуха помогала справиться с липучей жарой в перенаселенных помещениях, особенно ранним вечером, когда кипели кастрюли и шипели сковородки. Так что на нашем этаже была этакая коммунальная обстановка: двери открыты, стены тонкие – всегда можно попробовать чужую жизнь на ощупь, и в результате, с одной стороны, возникала некая общность, а с другой – конца не было сплетням и зависти.