– А если это видео, где укол – это метафора?
– Тогда скажи. Но очень тихо.
В обед он пошёл в ординаторскую. Не к Сагайдаку – просто туда, где есть стены. И где иногда бывает пауза.
Внутри пахло старым чаем, пластиком и чем-то бесплотным – как будто в этой комнате сидели не люди, а их отложения. Он сел. Взял кружку. Налил кипятка. Сидел. Не думал. Просто ощущал: где-то рядом кто-то уже смотрит.
Сагайдак появился через пару минут. Сел напротив. Молчал.
Он был из тех врачей, у кого пауза говорила больше, чем диагноз. Его голос редко звучал первым. Но когда звучал – всё остальное замолкало.
– Ты что-то нашёл? – спросил он наконец.
– Я начал.
– Тогда остановись.
Иди домой. Напиши отчёт. Поспи. Пойди на вечеринку. Или влюбись, наконец.
– Поздно.
– Ты всё ещё думаешь, что это про правду?
Молчанов не ответил.
– Это не про правду, – сказал Сагайдак. – Это про границу. Между знанием и вмешательством. Между видеть и лечить. Между слышать и отвечать.
– А вы… на чьей стороне?
Он смотрел. Долго. Как врач, который не хочет озвучивать смертельный диагноз, если пациент ещё дышит.
– Я на той стороне, где пациент должен дожить до утра.
Он вышел. Снег валил, как в замедленной съёмке. Без напора. Без импульса. Просто шёл. Будто это его работа. Он падал и ложился – на капоты, на пальто, на лица.
Молчанов брёл вдоль корпуса, будто измерял его шагами. Воздух был вязкий, насыщенный пылью, солью и чем-то посторонним. Город казался декорацией. Или – лабораторией.
Он достал телефон. Проверил почту.
Новое письмо. Опять без обратного адреса. Только тема:
«Ты зашёл слишком далеко. Но дверь – не одна.»
Он читал это не как угрозу. И не как загадку. Как инструкцию. Как внутреннюю команду.
Значит, кто-то видел.
Кто-то ждал.
И кто-то уже перешёл на следующий уровень.
Он убрал телефон в карман. Посмотрел вверх – на окна кафедры, на антенны, на пятна наледи.
И понял: теперь его не просто читают.
Теперь его позиционируют.
Тихо. Публично. Через подмену смысла. Через чужие руки. Через его собственные слова.
Глава 5
Собаку он увидел у морфийной.
Сначала подумал – показалось. Чёрная, лохматая, мелкая, с глазами, в которых было не просто утомление, а бессилие, знакомое до боли. Она сидела под батареей в переходе между отделениями – будто грелась после ночного обхода. Пыль вокруг неё была сухая, как будто здесь давно никто не ходил. Но следы – человеческие, нечеткие – тянулись от неё к стене, а потом исчезали. Ни еды, ни воды, ни коробки. Только она и тепло от батареи.