Мальчик сделал еще несколько шагов и спросил:
– Что случилось, мам? Ты кричала, – он шел с опаской, но все же шел к своему светочу жизни.
– Сынок, пожалуйста, выйди из комнаты, – дрожащим голосом, глотая слезы, говорила мать.
– Ты плачешь, – продолжал он, – тебе грустно? Прости, что расстроил, – приближался малыш.
– Уйди, – едва слышно выдавила из себя Любовь Петровна. Она впилась пальцами в плечи, чтобы успокоиться, и ком в горле не позволял говорить ей нормально. Надо было либо его проглотить, либо выплюнуть. Вся ее сила воли была нацелена на первое, в то время как присутствие мальчика сопутствовало второму.
Мальчишка не услышал призыва матери к пониманию. Слишком он волновался за нее. Он не представлял, что же с ней произошло, лишь наивно хотел помочь. Прежде он лишь мог наблюдать, как мама прячется, чтобы плакать. Мысль о собственной причастности к ее горю у него не появилась в голове. Он боялся за маму и потому еще раз позвал ее:
– Мам?!
– Да исчезни ты уже наконец! – резко развернулась Любовь Петровна и с силой хлопнула рукой по полу. Ее волосы цвета спелой соломы взметнулись вихрами, заплаканные красные глаза сузились, а тонкие губы поджались к зубам еще сильнее. Внутри нее сейчас воевали две эмоции – злость и тревога, – пытаясь уничтожить друг друга. Она не хотела ранить ребенка, но обида давала о себе знать. – Почему тебе вечно чего-то надо! Никогда не можешь остановиться. Вечно все ломаешь и попадаешь в переделки. А как тебя спросишь, то начинаешь выдумывать небылицы, лишь бы прикрыть свои проступки. Даже сейчас ты не можешь послушно уйти. Достало! Исчезни с глаз моих! – Она хотела попросить сына уйти, чтобы он не пострадал, но каждым словом из прорванной плотины метала в него лезвия, что впивались в маленькое создание.
Она увидела ошарашенное лицо мальчика и замерла – осознала, что натворила, и вся баталия эмоций внутри нее вмиг утихла. Любовь Петровна поняла, что сделала то, чего делать не хотела и всеми силами пыталась предотвратить.
Мальчишка лишь широко распахнул глаза. Затем на них навернулись слезы, но он себя сдерживал. Плакать для него было табу – он единственный мужчина в семье. Его маленькие кулачки были сжаты, а плечи слегка дрожали.
Между ними повисла горячая тишина, что звонко гудела у обоих в ушах.