Позже, в коммунальной ванной, Яша стоял и плакал, прижимая к щеке холодное полотенце, пахнущее хлоркой и ржавчиной, и всё повторял, как заведенный, – у-у-у-у, дурак… у-у-у-у, дурак …у-у-у, дурак …По счастью, глаз был цел, удар бутылкой пришелся по скуле, крови было море, но все раздражение, весь страх и боль – вышли, и голова осталась чистой и ясной, и стало легко оттого, что он жив, и нужно жить дальше и силы на это есть. Оба они еще переживали драку, но уровень адреналина потихоньку падал, и появился голод, и напало дикое желание спать. Когда они вернулись в комнату, увидели только Магду, сидящую, скрестив ноги, на низком диване. Магда смотрела телевизор и ела вареное яйцо. Яйцо сидело на подставочке, Магда аккуратно запускала в него ложку, съедала, облизывала ложечку. Мальчики, – сказала она, – а что, нельзя было как-то нормально поговорить? Почему все время надо ТАК орать? У меня от вас голова болит, – Магда пододвинула к себе чашечку, – идите, сварите мне кофе. И переоденьтесь, вы же знаете, что я терпеть не могу грязных рубашек…
– Ну, что с ней делать? – спросил Борис Яшу, стоя у шкафа, в котором рубашки висели на плечиках, – убил бы, а жалко. Сука, а не баба.
– Абсолютная, – согласился Яша, – а в клеточку есть?
Август уже ощущался в воздухе – Москва, опаленная июлем, еще дышала тяжело, но ранние утренние часы были напоены особым блаженством. Все еще тянуло гарью от далекой Шатуры, но уже чуть-чуть, еле заметно, осень приближалась к городу. Начался сезон отпусков, общего движения – к югу, к югу, успеть захватить солнце, теплое море, фрукты – и «бархатный сезон», особо ценимый москвичами. Яша и Борис, выйдя из влажной еще после поливки подворотни на Татарскую, даже зажмурились – солнце полыхало в окнах верхних этажей, заставляло сиять крыши, просвечивало сквозь пыльную листву и зажигало радужные пятна в лужах.
– Ну и вид, у тебя, старичок, – Борис посмотрел на Яшу, – краше только в одно место…
– Твоя работа, – Яша попытался ухмыльнуться, но ойкнул от боли, – охренел? Бутылкой по голове?
– Тебе теперь, к твоей «семь-бэ» еще пункт добавят! Ты теперь списан начисто, – Борис похлопал себя по груди, – ладно, сам виноват. Ну-ну, хорошо-хорошо! Я виноват! Но, старичок, согласись? Ты врываешься в мою комнату, и начинаешь меня бить! Меня, мирно спавшего субъекта?!