От подобного абсурдного предположения скриплю зубами и всё-таки не звоню.
Я никогда не считал себя мнительным или гребанным Отелло, однако по приезде в наш элитный микрорайон Амурьево я накрутил себя настолько, что, едва заглушив двигатель, как укушенный в задницу помчал на наш этаж. Руки, ищущие по неожиданно бездонным карманам ключи, потрясывались, я волновался, вот только не за гипотетическую измену, а за ребенка. Мишке всего год с маленьким хвостиком в пару месяцев, совсем крошка. Дверь открыл с облегчением, толкнул ногой, в глаза сразу бросились вместе с обувью жены и маленькими тапочками – мужицкие кроссовки этак сорок второго размера и не мои, однозначно, во-первых, я ношу сорок пятый, во-вторых, не мой стиль.
Всё. На глаза упала алая пелена. Твою мать. Я – мужик и никогда, мать твою, никогда даже не подумывал об измене, несмотря на то, что прежних чувств к жене не испытывал. Нежность, благодарность за сына, уважение – да, любовь и страсть – скорее нет.
В спальню ворвался как раненый в попу бизон, а там картина маслом и старый бородатый анекдот. Чужой мужик пялит чужую супругу. Пошлые стоны, вялые шлепки тел, тощая задница, вот на кого она меня променяла? А, вообще, занятно. Что занятно? Олень всё-таки я. Интересный опыт. Благодарствую, но повторения не хочу. На хрен этих баб. Особенно таких безмозглых.
– Это как понимать?
Мой тихий рык услышала первой Алеська. Пока неверная супруга испуганно визжит и слезливо заверяет, что это всё не то, о чём я подумал, бледное мудачье скатывается с жены, бывшей жены, и поспешно натягивает на тщедушное тельце штаны, я заглядываю в кроватку и ребенка не нахожу. Визги Алеси раздражают настолько, что меня нещадно мутит.
– Замолчи, Алеся, – прошу очень ласково. Алеська послушно затыкается. – Где ребенок?
– Ик… Илюша…
– Миша где?! – реву.
Алеся вздрагивает и бормочет: она оставила его на диване в гостиной, ребенок спит.
– Ой, Илюша, не буди его! Он испугается…
– Замолчи. По-хорошему прошу. Слышать тебя не желаю. А ты, – обращаю внимание на вздрогнувшего парня, господи, так он совсем малец, от силы лет двадцать, максимум двадцать пять. Про себя отпускаю смешок: на старшеньких потянуло? Милф, как сейчас принято у молодежи говорить. Идиот малолетний, о такого и руки марать неохота. Брезгливо передергиваю плечами, гаркаю устало: – Вон. Даю тебе две секунды.