Только Виктор завершил, как и всегда, блистательно, мы поаплодировали ему и поднялись на обед, за которым разговоры велись самые обычные. В основном говорила Аполлинария Осиповна. Мне показалось, что она много притворяется, пытается выдать желаемое за действительность. Впрочем, двуличной и лицемерной она была всегда, и меня это не удивило. Изменилась она только внешне, притом в худшую сторону, стала бледна, как поганка, меж бровей ее появилась заметная морщина. Щеки у ней не румянились, белки глаз поблекли, волосы потускнели, но в сущности были такими же коричневыми, как и всегда. Вообще ее птичье лицо стало еще более птичьим. Особенно ее противные губки, они вовсе вытянулись в трубочку и походили на клюв. А вот платье на ней было очень красивое, заграничное. Мамаша не раз интересовалась нарядом Аполлинарии Осиповны, на что та не по возрасту кокетничала и жеманилась от комплиментов. Муж Полины, Стефан, нахально таращился на Наташу и пытался к ней подластиться, как мартовский кот. Мне не понравился этот противный человек. Что интересно, Виктор замечал жесты Стефана Ивановича и бесился. Желваки его ходили туда-сюда, зубы скрипели, глаза злились. Если бы они могли стрелять огнем, то давно бы спалили этого Стефана.
Итак, когда мы вновь перешли в гостиную с фортепьяно, когда все так же расселись по прежним местам, Виктор очень удивился тому, что Наташа не села рядом с ним и выпучил глаза.
– Ну а что Зинаида Васильевна, вы ходите к ней? Матушка рассказала, что она большая благотворительница и устраивает литературные вечера. Виктору Степановичу, на мой взгляд, было бы интересно посетить, – говорила Полина, стреляя глазками кузену.
– О! Большая благотворительница! – воскликнула тщедушная мать Аполлинарии Осиповны.
Тотчас она что-то заговорила нам, и я, признаюсь, не слушала ее, но наблюдала за мартовским котом Стефаном. Сев рядом с креслом Наташи на корточки, он сладострастно улыбнулся и протянул к ней сухой цветочек, что взял из нашей вазы сухостоя на камине. Виктор заметил это и разозлился. Чтоб скрыть свои чувства, он уселся за фортепьяно и заиграл мои любимые «Голубые цветы». Играл он, конечно, не для меня, но для сестры. Зная, что Наташу временами раздражает эта мелодия, он вызвал в ней безудержный смех. Я тоже начала смеяться, а Стефан, думая, что гогочут над ним, стремительно поднялся. Подавшись куда-то вбок, он споткнулся об Матильду и чуть не свалился. Это увидели все и захохотали, кроме Агриппины Савельевны. Тетушка вскрикнула и кинулась кошку свою жалеть, приговаривая, что «дурного дядьку» надо бы простить.